Чарльз Буковски - Возмездие обреченных - без иллюстр.

— Окей, — перевел дух Гарри, — повторите все еще раз.

— Все еще раз?

— Да — Взгляд повара вспыхнул ненавистью, он отошел от прилавка и зашвырнул на рашпер следующий кусок вырезки.

— И пивка, пожалуйста, повторите.

— РИТА! — рявкнул повар. — ДАЙ ЕМУ ПИВА.

Подошла Рита с пивом.

— Специально для архитекторов, — процедила она, — которые лакают слишком много.

— Я планирую воздвигнуть нечто высокое.

— Ха! Кто бы мог подумать!

Гарри переключился на пиво. Ополовинив свежую бутылку, он посетил туалет. Вернулся и прикончил остатки.

К этому времени перед Гарри с грохотом приземлилась вторая порция.

— Вакансия все еще открыта, если вдруг передумаешь, дай знать, — удаляясь, бросил повар.

Гарри не ответил. Он перемалывал бифштекс. Повар отошел к рашперу и продолжал таращиться на Гарри.

— Подумай, — не унимался он, — двухразовое питание и баба под боком.

Гарри был слишком поглощен бифштексом и картошкой фри, чтобы отвечать. Он все еще не насытился.

Когда человек нищенствует и к тому же пьет, он может не есть днями, зачастую у него просто нет желания, но потом голод настигает его — невыносимый голод. И тогда он начинает думать о еде везде и относительно всего: мыши, бабочки, листья, закладные листы, газеты, пробки, все что угодно.

И сейчас, поглощая второй бифштекс, Гарри ощущал присутствие этого великого голода. Жареная картошка была восхитительна — жирная, золотистая и горячая — и напоминала солнечное сияние, такое живительное и чудотворное сияние, которое можно откусывать, жевать и глотать. И бифштекс выглядел вовсе не жалким кусочком мертвой плоти, но чем-то волнующим, что питает тело, душу и сердце, что заставляет глаза светиться улыбкой и помогает переживать тяготы этого мира, ужас пребывания в нем. И смерть в этот момент не имеет никакого значения.

Тарелка опустела. Все, что осталось на ней — это косточки, обглоданные добела и тщательно обсосанные. Повар продолжал таращиться.

— Повторите, пожалуйста, — обратился к нему Гарри. — Еще бифштекс, картошки и пива, будьте добры.

— НЕ БУДУ! — завопил повар. — ПЛАТИ И УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!

Он вышел из-за прилавка, встал перед Гарри и стал выписывать чек, пылая от ярости. Он бросил чек на середину тарелки. Гарри поднял листок и принялся изучать.

В зале был еще один посетитель — пухлый мужичок с огромной головой и растрепанными волосами, окрашенными в обескураживающий каштановый цвет. Он извел неимоверное количество чашек кофе, читая вечернюю газету.

Гарри встал, достал несколько купюр, отсчитал положенную сумму, положил деньги рядом с тарелкой и вышел.

Приближался вечерний час пик. Автомобильные пробки загромождали улицы. Солнце клонилось к закату. Гарри стал разглядывать лица в автомобилях. Люди выглядели несчастными. Мир переполнился горем и погружался во тьму. Люди были напуганы и растеряны. Они угодили в западню. Они щетинились и наливались ужасом. Они чувствовали, что жизнь проиграна. И они были правы.

Гарри двинулся вдоль улицы. Остановился у светофора. И вдруг — на какое-то мгновение — ему показалось, что он единственный в этом мире, кому удалось выжить. Загорелся зеленый, и Гарри забыл о странном чувстве. Он пересек улицу и побрел дальше.

В ночлежке стоял ужасный храп — как обычно. Том не мог заснуть. Он насчитал шестьдесят коек, и все они были заняты. Пьяные храпели громче, а большинство из спящих были пьяны. Том сидел и смотрел, как через окно на дрыхнувших бродяг сочится лунный свет. Он свернул сигарету, закурил и снова принялся разглядывать спящих. Скопище ублюдков, бесполезных ебунов. Ебунов? Да они же никого не ебут! Бабы не хотят их. Никто их не хочет. Свалка обесценившихся хуев, ха-ха. И он был одним из них. Том достал бутылку из-под подушки и выцедил последний глоток. Эта финальная капля всегда самая печальная. Он закатил пустую бутылку под свою кровать и еще раз окинул взглядом храпящих мужиков. Они не достойны даже ядерной бомбежки.

Том посмотрел на своего приятеля. Макс лежал на соседней кровати. Глаза его были открыты. Умер?

— Эй, Макс!

— М-м-м?

— Не спишь?

— Не могу. Слышишь? Многие из них храпят в одном ритме. Что это значит?

— Не знаю, Макс. Есть много того, чего я не знаю.

— Я тоже, Том. Потому что тупой, я так думаю.

— Ты так думаешь? Если ты думаешь, что ты тупой, значит, это не так.