Лидия Гуардо - Исповедь. Пленница своего отца

— Ну-ну, посмотрим! Только попробуйте — и стены окропятся кровью! Я этих жандармов знаю, они не станут ничего делать. Если вы чем-то недовольны, то можете отсюда убираться. Те деньги, которые вы мне платите, будут для меня не такой уж большой потерей!

Так продолжалось в течение многих месяцев.

Продолжалось до тех пор, пока Старик не решил нанести сокрушительный удар.

Когда однажды эти миниатюрные старички отправились на прогулку, он быстренько замуровал окно их комнаты на первом этаже при помощи пустотелых блоков и цементного раствора.

Это окно было в их жилище единственным, и теперь они оказывались как бы в склепе.

— Посмотрим, как вы здесь теперь заживете! — сказал он им, посмеиваясь. — А в следующий раз я замурую еще и дверь. Сделаю это, когда вы будете находиться внутри.

Старички уже не осмеливались выходить из своего жилища. Однако в один прекрасный день они куда-то ушли, и больше мы их никогда не видели.

С сараем все было уже не так просто.

Тот крестьянин давно хранил в нем старые механизмы и превратил часть сарая в свою мастерскую, в которой время от времени что-то изготавливал или ремонтировал.

Как-то раз Старик пришел к нему и сказал, чтобы тот убрал из сарая свое барахло.

Крестьянин не захотел этого делать, утверждая, что сарай с самого начала принадлежал ему и что он не боится какого-то болвана, который явился сюда из города. Старик в данном случае не стал лезть на рожон, потому что крестьяне, как он говорил, — люди «тупые, упрямые и физически крепкие».

Однако правота была все же на стороне Старика. Сарай принадлежал именно нам, и это было четко указано на плане, который Старик доставал и рассматривал в автофургоне по вечерам. Поскольку крестьянин ничего не хотел даже слушать по этому поводу, Старик, угрожая огромной палкой, стал преграждать ему путь, когда тот пытался зайти к нам во двор. Крестьянин никогда официально не платил за пользование сараем, а потому ему в конце концов пришлось забрать оттуда свое имущество.

И тогда сарай стал полностью принадлежать нам.

Мы трое — я, Надя и Брюно — ежедневно занимались тем, что вырывали сорняки и уносили валяющиеся повсюду обломки.

Старик решил возобновить свою профессиональную деятельность и разместил в сарае печатное оборудование. Благодаря знакомым ему удалось получить разрешение ставить свой грузовичок с прикрепленной к его бортам рекламой на стоянке супермаркета «Ла-Верьер» в микрорайоне Боваль на окраине Мо.

Он напечатал листовки с моей фотографией, на которой я лежала абсолютно голая, с обожженными ногами и, подчиняясь требованию Старика, улыбалась. По словам моего писателя, на которого этот снимок произвел шокирующее впечатление, он вызывает «сначала нездоровое любопытство, а затем еле сдерживаемую тошноту».

Старик напечатал на этих листовках несколько воззваний. Одна из них гласила: «Лидии Гуардо все еще не возмещен причиненный ущерб! Справедливость, где ты?» На другой он поместил свое обращение к мэру города Мо, являющемуся членом Социалистической партии: «Мсье Жан Лион, после того как вас избрали мэром Мо, что вы сделали для искалеченного ребенка — Лидии Гуардо? Ничего! По-прежнему ничего!»

Он также напечатал листовки, в которых обращался к квартиросъемщикам микрорайона Боваль, рассказывая им о том, как я получила ожоги из-за неисправности системы подачи горячей воды в доме, входящем в ведение управления социального жилья. Он призывал их «объединиться против несправедливости».

Старик наклеил эти листовки на грузовичок, потому что, как он заметил, это вызывало любопытство окружающих. Когда заинтересовавшиеся этой историей люди просили его рассказать поподробнее, он излагал придуманную им версию, а затем просил их в качестве помощи нам заказать у него визитные карточки или другую незатейливую печатную продукцию.

Вскоре он начал брать меня с собой на стоянку супермаркета и выставлял напоказ зевакам, демонстрируя им шрамы на моих ногах.

Все остальное время мы втроем — мой брат, моя сестра и я — вкалывали на ферме, приводя ее в порядок. Даже когда наступала темнота, Старик и летом, и зимой частенько заставлял нас перетаскивать всевозможные, зачастую очень тяжелые, обломки, вырывать кустарник и сорняки, сдирать мох со ступенек.

Кроме того, он продолжал насиловать мою сестру и меня каждый раз, когда у него возникало желание. Иногда по нескольку раз в день. Применительно ко мне это происходило во второй половине дня в крытом кузове грузовичка, который он снабдил занавеской и матрасом. Он называл это «послеобеденным отдыхом». Что касается моей сестры, то он насиловал ее в автофургоне, как только Старушка куда-нибудь уходила. «Чтобы было спокойнее», — говорил он.