Лидия Гуардо - Исповедь. Пленница своего отца

В ванной было так много пара, что мне казалось, я нахожусь под водой. У меня хватало сил лишь на то, чтобы делать небольшие вдохи, и вдыхаемый мною воздух обжигал мне легкие.

— Черт бы тебя побрал… Черт бы тебя побрал, ты, похоже, рехнулась…

Я так обрадовалась тому, что он пришел, что больше не чувствовала боли. Мне даже удалось протянуть к нему руки.

Старик взял большое полотенце и укутал меня, а затем вытащил из воды. Ткань натирала кожу, мне снова стало очень больно, и я вскрикнула.

Он вынес меня из ванной, и я опять смогла нормально дышать.

Я не слишком хорошо помню, что произошло потом.

Я сильно дрожала. Он положил меня на кровать. Я представляла собой сплошную свежую рану. Он вышел из комнаты, сказав: «Не шевелись».

Вскоре Старик вернулся, неся в руке бутылку растительного масла.

Того масла, которое использовалось для приготовления салата.

Он начал смазывать мне ноги. У меня не хватало смелости на них посмотреть, я уже видела, что они похожи на куски мяса — сплошь красные, с содранной кожей. Поначалу от масла стало лучше — ощущение жжения потихоньку исчезало.

Однако затем оно появилось снова и стало даже более мучительным, чем раньше.

Я не могла больше сдерживаться и начала громко стонать.

Тогда Старик сказал: «Черт возьми, придется вызвать скорую помощь!»

Он вышел из комнаты, а я, видимо, потеряла сознание, потому что ничего больше не помню.

Когда я очнулась, вокруг меня сидели какие-то люди. Я увидела, что нахожусь в машине скорой помощи. На лицо была надета дыхательная маска. Мне показалось, что меня разрезали на две части, потому что я не чувствовала нижней половины тела.

Надо мной наклонилась какая-то женщина.

Я услышала голос Старика:

— Это был несчастный случай. Вода оказалась слишком горячей! Это был несчастный случай!

Я снова впала в забытье.

Когда я пришла в себя, то увидела, что нахожусь в больничной палате. Я не могла даже чуточку пошевелиться. Мне по-прежнему было больно, но боль была уже не такой сильной, как раньше. Я лежала внутри какого-то желоба, а прямо передо мной высилась, словно белая гора, натянутая вертикально простыня.

Я покосилась глазами сначала в одну сторону, затем в другую. Сперва мне показалось, что я умерла и меня поместили то ли в огромный холодильник, то ли в какой-то кокон, зависший в пространстве. Затем я почувствовала удары своего сердца и поняла, что все еще жива.

Начиная с того дня Старик почти все время находился возле меня.

Расположившись у изголовья моего ложа, словно огромный и злой сторожевой пес, он поругивал медсестер, дружески болтал с санитарами-носильщиками и расспрашивал врачей, неизменно повторяя им одно и тоже.

— Это был несчастный случай, — говорил он, — и виновато в нем управление социального жилья. У них там черт знает что творится с подачей горячей воды, и она вдруг стала кипятком, когда моя дочь принимала ванну. Я подам на них жалобу! Посмотрите, в каком она оказалась состоянии! У нее на коже теперь навсегда останутся шрамы! Вот ведь негодяи, они мне за это заплатят! И дорого заплатят!

Моего мнения по этому поводу никто не спрашивал, а когда кто-то все же попытался со мной заговорить, Старик его тут же перебил:

— Может, оставите ее в покое, а? Вы что, не видите, что у нее ожоги третьей степени? Дайте ей возможность отдохнуть, уйдите отсюда!

Меня разместили в отделении реанимации. Те, кто ко мне приходил, были в просторных халатах и с марлевыми повязками на лице. Я чувствовала себя очень плохо, особенно когда мне меняли повязки.

Этот процесс представлял собой довольно длительную процедуру, и я приходила в ужас, когда утром и во второй половине дня ко мне подходили, чтобы сделать это. Мое тело само по себе начинало извиваться, а сердце — бешено колотиться. Несмотря на успокоительные средства, благодаря которым почти все время спала, я испытывала сильнейшие страдания.

Поначалу мне казалось, что нет ничего ужаснее ноющей боли от ожогов, но, когда с меня впервые снимали повязки, я поняла, что бывают ощущения и пострашнее.

К счастью для меня, я потеряла сознание, а когда очнулась, процедура уже закончилась. Я по-прежнему испытывала боль, однако по сравнению с тем, что было до этого, она казалась мне уже не такой страшной.

Однако с того дня начались мои смертельно опасные игры с терзающей меня ноющей болью — кто кого.

Боль была похожа на хищное животное, которое пыталось меня сожрать и которое мне, чтобы выжить, нужно было обхитрить. Впрочем, я не была способна делать ничего, кроме как глядеть в белый потолок и наблюдать за сменой дня и ночи, при которой на складках простыни появлялись маленькие тени и вырисовывались жуткие физиономии.