Деннис бросил на нее злобный взгляд. Уж она обязательно приплетет господа, о чем бы ни шла речь!
— Придется ему научиться говорить самому за себя, — сказал он упрямо. — Как один наш старикан говаривал: «Смазку-то получает скрипучее колесо!» — и он довольно хохотнул.
Деннис неторопливо посасывал трубку. Из Дэнни выйдет толк. Он благодушно кивнул.
— Ты получил хорошее образование, сынок. Пусть-ка оно тебе теперь послужит.
А сколько раз на памяти Дэнни он говорил: «Бросили бы они забивать тебе голову стихами и прочей ерундой, а взяли бы да и обучили тебя чему-нибудь полезному!» Ведь сам он знал только отупляющую работу. И никакой надежды впереди. Ни обещания, ни поэзии в сумерках.
Его мать сунула руку в носок, проверяя, нет ли где-нибудь дырочки.
— Ну, несколько шиллингов и некоторая самостоятельность, я думаю, не вскружат ему голову. Дэнни надо еще много работать, прежде чем он доберется до верха.
Деннис сердито забурчал и снова злобно посмотрел на нее. И почему ей всегда надо вылить на тебя ушат холодной воды? Он взял газету с колен и неодобрительно зашуршал страницей, но ничего не сказал.
Настроение Дэнни упало. О господи! До чего же они доброжелательны и безнадежно непонятливы! Каждое их замечание словно открывало дверь еще в один тупик, и он почувствовал, что должен бежать, прежде чем какая-нибудь из этих дверей захлопнется за ним.
— Все устроится, — сказал он. — Мне еще нужно кое-что сделать. Попозже я опять спущусь погреться.
Он стоял у окна в своей комнате и смотрел на строй старых домов напротив, на мокрую пустынную мостовую и на расплывчатый нимб уличного фонаря. Его мысли скатывались назад по лестнице в «диванную», и ему казалось, что жизнь, прожитая его родителями, истощает плодородную почву его духа, как эрозия, и, пока он остается в их доме, ему необходимо будет мечтать и размышлять, работать и читать, чтобы преодолевать иссушенные пространства души. Ну почему он так мал ростом, почему его длинные брюки выглядят так, словно он только что перестал носить короткие штанишки, почему на верхней губе у него мягкий пушок, а не черная жесткая щетина, и почему по его носу разбегаются веснушки! Чтобы вновь обрести веру в себя, он вытащил из кармана газетную вырезку и прочел в десятый раз: «Треб, младший клерк 15–16 лет, со шк. аттест., хорошо считающий, для солидной страховой компании. Написанное от руки заявление и рекомендации адресовать главному бухгалтеру, п/я…». Спрятав вырезку в ящик стола, он взял «Золотую сокровищницу», которая в свое время вызывала у его одноклассников куда больше стонов и вздохов, чем даже унылый учебник геометрии, и бросился с книгой на кровать.
Листая страницы, он вспоминал Макгэррена, от которого всегда пахло мелом — у него была привычка, стирая с доски, засовывать тряпку в карман, — и который сказал: «Не бросай чтения, Дэнни. И иногда пиши стихи. Это будет помогать тебе думать, размышлять. Ты можешь даже стать парадоксальной личностью — финансистом со склонностью к литературе». Это был один из тех благожелательных и слегка иронических советов, которые Дэнни привык получать от него, но теперь, когда он перебирал в памяти пустячные события дня, слова Макгэррена вдруг задели смутную отзывчивую струну. Он снова увидел ту сосредоточенность, которая появлялась в в глазах учителя, когда его завораживали образы, таящиеся в печатных строках, и, начав читать, вновь услышал звучный голос, разбудивший в нем любовь к словам и к емкости выражения мысли:
Еще зарею не пылал восток,
Но чей-то зов покровы сна совлек:
«Друзья, вставайте! Будем пить вино,
Покуда в Чаше Жизни бродит сок».
Его тело охватила истома, и через некоторое время, пресытившись амброзией и старика Хайяма и своей собственной, он уснул.
Треск мотоцикла разорвал его сон, и он сел на постели, щурясь от электрического света. Если это возвращается домой Молли, значит время уже позднее. Он перекатился на край кровати и прислушался. Хлопнула входная дверь. Он решил спуститься вниз и выпить чаю.
Молли была в ванной. Сквозь плеск воды он расслышал пение:
Все заботы и печали убирай,
Ухожу я, ухожу я в дальний край,
До свиданья, черный дрозд!..
Молли в своем репертуаре. Чем позднее час, тем она становится оживленнее. Он поставил чашки на стол и, когда она вышла из ванной, позвал:
— Эй, Мо, иди сюда, выпей чайку!
Она пришла, закутанная в халат, шлепая туфлями.
— Чего ты бродишь по дому так поздно? Не спалось?
Читать дальше