Дональд Крик: Мартин-Плейс

— Пожалуй. — Дэнни растерялся. Он вдруг почувствовал себя совсем маленьким, словно вернулся в начальную школу.

Его наставник придвинулся к нему поближе.

— А главное — ловчи и всегда делай вид, что занят по горло, даже когда никакой работы нету. А не то старик Риджби тебе что-нибудь еще подбросит. У меня девиз такой: хотите, чтобы я больше работал, так платите больше.

Он подмигнул. Ловчила из ловчил.

— И тут все так говорят?

— Кроме дураков. Для чего же ты работаешь, если не ради денег, а?

Нет, не ради них, подумал Дэнни, но не стал возражать и обвел глазами зал.

— А они все как будто очень заняты.

Салливен проследил за его взглядом.

— Когда заняты, а когда и нет. Видишь толстяка вон там? Это Гарри Дент. Хороший парень. Каждую пятницу раскошеливается на шиллинг за то, что таскаешь ему завтрак. А вот там сидит Джон Росс, а рядом с ним Мервин Льюкас. Он дипломированный бухгалтер, но бухгалтером еще не работает. С ним держи ухо востро. Сразу накапает на тебя Фиску. А как тебе Фиск?

— Нормально как будто.

Томми с ехидцей посмотрел на него.

— Да-а? И что же в нем такого нормального? Меня от него мутит. А хозяина ты видел?

— А это кто?

— Рокуэлл. У него кабинет на верхнем этаже, где он чинит суд и расправу. — Томми зажал рот ладонью. — Я один раз заглянул туда. Ух, и стол же! Прямо для пинг-понга.

Дэнни, отвернувшись, наблюдал за человеком, который, заложив перо за ухо и зажав в зубах сигарету, перелистывал какие-то квитанции с небрежной деловитостью, наводившей на мысль, что он только делает вид, будто работает. Толкнув Томми локтем, Дэнни спросил шепотом:

— А это кто?

Томми презрительно сморщил нос.

— Не «кто», а «что»! Это Арт Слоун. Дырка от нолика. Я его все время извожу: обещаю уволить, когда стану управляющим. Не обращай на него внимания. Пустое место. — Тут он, в свою очередь, подтолкнул Дэнни локтем. — Видишь вон ту крошку? Это Китти Блэк. Девочка что надо… — Он умолк и поглядел на часы. — Пора браться за дело. Нам же надо зарегистрировать все эти квитанции.

Они прервали работу в половине двенадцатого, чтобы успеть собрать заказы на завтрак.

— Захвати блокнот и карандаш, — скомандовал Томми. — Они тут все чокнутые: каждый день заказывают что-нибудь новое.

Бросив взгляд на лежавшую перед ним памятную записку, Фиск продолжал вытирать перо авторучки клочком промокательной бумаги. Весь вид его говорил, что перо — это нечто драгоценное и хрупкое, «…а также доводится до Вашего сведения, что мистер Рокуэлл утвердил десятипроцентную прибавку мистеру Льюкасу, начиная с первой январской выплаты…». Итак, подумал Фиск, великий человек изъявил свою волю. Он посмотрел на размашистую подпись, вполне под стать величественным жестам и благородным чувствам, которые тот демонстрирует всем и каждому. Фиск бросил испачканный клочок промокашки в корзину для бумаг, взял трубку внутреннего телефона и распорядился:

— Мистер Риджби, будьте так добры, попросите Мервина Льюкаса зайти ко мне.

Фиск осторожно повесил трубку и открыл свой гроссбух, бережно переворачивая страницы, чтобы они не утратили и капли своей первозданной свежести. Каждое его движение обладало той же сухой логичностью, что и четкие цифры и аккуратные записи в гроссбухе. Что и результаты его трудов, которые, дистиллируясь в графах прибылей и убытков и в сводном балансе, показывают реальное положение вещей без всякой суматохи и ненужных эмоций.

А за своим столом в общем зале Риджби устало смотрел на собственные четкие изящные цифры — на цифры, заполнившие и эту страницу, точно так же как они уже заполнили множество счетных книг компании «Национальное страхование». Он досадливо передернул плечами. Почему он должен идти? Почему после стольких лет службы он вынужден выполнять распоряжения выскочек вроде Уилли Фиска? Подчиняться своим бывшим подчиненным! Его охватили возмущение и стыд — к голове горячей волной прихлынула кровь, и он несколько минут не мог встать.

Когда он заговорил с Льюкасом, тот неторопливо поднял голову и улыбнулся — любезно и самоуверенно.

— Благодарю вас, мистер Риджби.

В темных глазах, в исчерченном тенями лице чувствовалась сила, тщательно скрываемая, но не подавляемая. Невозможно было представить себе, чтобы Льюкас поступил опрометчиво или сказал что-то не то. Как все люди, умеющие держать себя в руках, он казался непроницаемым, и все же можно было угадать, что за завесой непроницаемости скрыт ум, функционирующий в строгих рамках причин и следствий, способный спланировать и то и другое.