Дональд Крик - Мартин-Плейс

Последний мужчина, еще остававшийся в лавке, был обслужен, и Дэнни вновь попытался перехватить взгляд Митфорда.

— Прошел бы ты к прилавку, паренек, — посоветовала женщина, направлявшаяся к двери, — не то проторчишь тут до ночи. Чего гордиться-то?

И когда толпа раздалась в следующий раз, Дэнни рванулся вперед, толкнув покупательницу, которая властно указывала на банки с конфитюром. Она смерила его свирепым взглядом.

— Не толкайся, нахал желторотый!

Дэнни положил рюкзак на прилавок, но женщина тут же отодвинула его локтем. Дэнни подхватил рюкзак и увидел, что Митфорд посматривает на него с плохо скрытой враждебностью. Жестяной Заяц скользнул вдоль полок с товаром и остановился напротив него, опершись ладонями о прилавок и расставив локти.

— Ну-с, сынок, чего тебе?

Дэнни глядел на бледную остренькую физиономию, на подергивающееся веко, на туго затянутый узел галстука с золоченой подковой. Он часто видел его у дверей спортклуба Джека Салливена — небрежная сигарета в искривленных губах, нахальное высокомерие в каждом движении. А сейчас его пальцы нетерпеливо барабанили по прилавку.

— Где твоя записка, сынок?

Дэнни замер, стиснув в кармане записку. Презрительная снисходительность в самодовольном голосе, то же оскорбительное нежелание признать его взрослым, как и дома, как и в «Национальном страховании», оказались последней каплей — после встречи с Изер он и так уже был на грани. Ни слова не говоря, он сдернул рюкзак с прилавка и вышел на улицу.

По пути домой он пытался отделить логическое объяснение своего поступка от эмоций, которые жгли его, как зубная боль. Он понимал, что бросил вызов родителям, и поэтому, войдя в гостиную, мог сказать только:

— Я ничего не купил. Мне очень неприятно, но ходить в лавку я больше не могу.

Его отец опустил газету и посмотрел на него поверх очков, а мать спросила резко:

— Не можешь или не хочешь?

— Не хочу.

— Почему не хочешь?

— Мне не нравятся все эти женщины, — сказал он с отчаянием.

— Попросту тебя не сразу обслужили, а ждать тебе было лень.

— Ладно, пусть лень, если тебе так хочется!

Деннис швырнул газету на пол.

— Заткнись! — рявкнул он. — Хватит скандалить из-за этих паршивых покупок!

— Хорошо, — ответил Дэнни, заставляя себя говорить спокойно. — А ты, будь добр, перестань кричать.

Широкая ладонь с силой опустилась на его скулу, и он отлетел к столу. Щеку словно обожгло каленым железом. Он увидел отца: открытый рот, повисшие на одной дужке очки, — и внутри у него все оборвалось, ненависть растворилась в ощущении непоправимой трагедии и в жалости, для которой не было слов. Он повернулся и ушел наверх к себе.

Деннис сгорбился в своем кресле и посмотрел на жену.

— Зря это я.

Игла Марты все так же быстро и точно впивалась в носок.

— Тебе не следовало бы бить его.

— Я же уже сказал, что я это зря, так ведь?

— Да.

— Я сам буду ходить за этими чертовыми покупками, если ты из-за них расстраиваешься.

— Ты мог бы и не ругаться. Дело не в покупках, а в том, чтобы он делал, что ему говорят. Если он собирается управлять другими людьми, он должен научиться управлять собой. Я не хочу, чтобы он стал таким, как его сестра.

— Нашла с кем его равнять! — огрызнулся Деннис с досадой. — Таким, как она, он никогда не будет.

— Надеюсь. Я хочу, чтобы он чувствовал, что слишком хорош для этой улицы.

— Ты хочешь, чтобы он все тут ненавидел, как ты! — с горечью сказал ее муж. — Ты хочешь, чтобы он задрал нос!

— Да! — со злым вызовом ответила она. — Если это поможет ему не считать каждый грош, каждый кусок! Чтобы выйти в люди, надо верить, что ты лучше соседа.

— Тьфу! — Деннис снова взял газету. — Не хотел бы я работать у такого вот управляющего, каким ты хочешь сделать парня. По-твоему, пусть он остальных и за людей-то не считает.

Марта ничего не ответила. Она верила в способности Дэнни, но считала его слишком слабохарактерным. По ее мнению, только беспощадная и стоическая праведность могла послужить защитой от ловушек, которые расставляет человеку жизнь. Кто предупрежден заранее, тот вооружен: предостережением для Дэнни служит улица, на которой они живут, а панцирем — неукоснительное соблюдение кодекса безоговорочного повиновения богу… и ей.

— Только тебе и говорить, кого считать людьми, — сказала она после долгой паузы. — Сам ты так ничего и не добился. И знаешь только своих приятелей в кабаке. По-твоему, такая компания нужна Дэнни, чтобы подготовить его к жизни в хорошем обществе, которая его ждет? Или пусть он шляется по дансингам и бильярдным?