Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

Я глубоко вздохнул и взял трубку. После обычных притворных вежливых фраз Барто спросил:

– Вы читали сегодняшнюю вечернюю газету?

Я сообщил ему, что читал, и прямо спросил, правда ли то, что нам присудили третью звезду.

– Чертовы газеты, – наконец сказал он. – Да, это правда. Я должен вас поздравить.

Только тогда я позволил себе поверить этой потрясающей новости.

Судьба наконец-то повернулась ко мне лицом.

Мсье Барто продолжал что-то говорить о каких-то процедурных вопросах, а я изо всех сил старался уследить за его витиеватой речью. Похоже, от меня ждали, что я появлюсь на обеде по поводу награждения в Канне.

– Знаете, вы единственный иммигрант во Франции, который получил третью звезду. Это большая честь.

– Да-да, – сказал я. – Конечно. Огромная честь.

– Мне пришлось за вас повоевать. Не все мои коллеги считают, что повара… как бы это выразиться… из экзотических краев способны должным образом почувствовать французскую кухню. Это нечто новое. Однако такова жизнь. Мир меняется. Должен меняться и «Справочник Мишлен».

Он, конечно, лгал, и я не знал толком, что ему сказать. Не Барто вступился за меня, это я знаю точно; он был бы среди последних, кто проголосовал за меня. Успех мне обеспечили в высшей степени беспристрастные отчеты инспекторов, поданные после тайного посещения нашего ресторана и дважды обсуждавшиеся на уровне комитета. Эти инспектора стойко служили истине в том виде, в котором они ее понимали.

– Мсье Барто, – наконец сказал я, – благодарю еще раз вас и инспекторов комитета. Но простите меня. Мне надо идти. Ресторан открывается меньше чем через два часа. Вы понимаете.

Тем волшебным вечером в конце марта, который принес мне третью звезду, к концу вечерней смены у меня на языке вдруг появилось ощущение чего-то легкого, сладкого, тающего, вкусного, чего-то вроде фисташковых мадленок, клафути с анисом или моего знаменитого горького вишневого сорбета. В духовке оставались только два суфле. Кондитер Сюзанна старательно доделывала последние заказы. Я подошел к ее столу, встал рядом, и вместе мы стали выкладывать компот, сваренный вместо воды на божоле, в хрустящие корзиночки, только что вынутые из духовки, – и ложечку маскарпоне, последний штрих в приготовлении моих тартинок tarte au vin. И можно было заметить, как постепенно остывает в это время суток кухня «Бешеной собаки», по мере того как одна за другой выключались ее плиты.

Клиенты в зале складывали салфетки на край тарелки, словно выбрасывали белый флаг. Я из своего окошка видел, как они под разными углами вытягивают ноги под столом, как наваливаются на столы всем телом, словно мясное суфле.

Жак и прочие все еще гудели, но уже не так громко. А дальше началось бесконечное вычитание, уменьшение порций и сворачивание. Официанты уносили тарелки, запятнанные соусом, и хрусталь со следами вина, смахивали корочки и крошки со столов. Наступило время подавать бодрящий кофе и птифуры; дижестивы в граненом хрустале и добрые гаванские сигары, предусмотрительно положенные в кармашки на табуреточках для ног.

– Жан Пьер! – окликнул я, снимая заляпанный халат. – Принесите мне чистый!

Первой меня увидела пара из Австралии, сидевшая в углу обеденного зала, который мы называли «Сибирью», но они не были уверены, я ли это. Я шел дальше, и по залу пронесся шепот, и Жак, оторвав взгляд от своих записей, встал мне навстречу.

Граф де Нанси сидел за своим обычным столиком в правом дальнем углу ресторана с двумя гостями, старшими компаньонами из банка «Лазар фрэр». Он поднял руку, покрытую старческими пятнами, этот пожилой аристократ, которому стоило огромных усилий встать, приветствуя меня. Не успел я опомниться, как мэр Парижа со своими гостями тоже встали. И модельер Кристиан Лакруа, и великий голливудский актер Джонни Д. с дочкой, застенчиво прятавшейся за своим столиком, отделенным от других стенкой. Оживление в обеденном зале привлекло из кухни Сержа и других, и они встали у задней стены зала, присоединяясь к аплодисментам. И эти аплодисменты, которыми они чествовали меня, поздравляя с моим вступлением в высшие эшелоны французской высокой кухни, – были оглушительны.

Вот это было нечто, доложу я вам. Вот это было нечто.

Это был мой звездный час. Все эти знаменитые и выдающиеся люди аплодировали мне стоя, все мои товарищи по кухне выказывали мне такое уважение. Помню, как я подумал: «Хм, а мне это нравится. Еще, пожалуй, привыкну к такому».