Теннесси Уильямс - Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

Доктор (медленно записывая). Связанные., консервные… банки…

К э т р и н. И, и, и — и! — кусочки железа, других металлов, расплющенные и сделанные наподобие…

Доктор. Наподобие чего?

Кэтрин. Тарелок. Знаете, что такое тарелки?

Доктор. Да. Латунные диски, которыми ударяют друг о друга.

Кэтрин. Вот-вот. Расплющенные консервные банки стучат друг о друга — это тарелки…

Доктор. Да, понимаю. И что там дальше, в вашем видении?

Кэтрин (быстро, слегка задыхаясь). А у других бумажные пакеты, из грубой бумаги, — и что-то внутри. Они их трясут — вверх-вниз, вперед-назад — и издают такие звуки…

Доктор. Какие?

Кэтрин (неловко вскакивая). Умпа! Умпа! У-у-умпа!

Доктор. A-а, похоже на звуки тубы?

Кэтрин. Вот-вот, звуки, как у тубы…

Доктор. Умпа, умпа, умпа, как у тубы. (Делает заметки.)

Кэтрин. Умпа, умпа, умпа, как…

(Краткая пауза.)

Доктор. Туба…

К э т р и н. Во время всего обеда они были так близко — рукой достать.

Доктор. Так. И что вы еще видите, мисс Кэтрин?

Кэтрин (обходя стол). О, я все вижу, и теперь меня уже ничто не остановит!

Доктор. Кузена этот концерт позабавил?

Кэтрин. По-моему, он был просто в ужасе.

Доктор. Почему — в ужасе?

Кэтрин. Потому что узнал некоторых музыкантов, некоторых мальчишек, почти совсем еще детей, и постарше.

Д о к т о р. И что он тогда сделал? Что-нибудь предпринял? Пожаловался хозяину…

Кэтрин. Какому хозяину? Богу? О нет же! Хозяину ресторана? Ха-ха! Да нет же, вы не знаете моего кузена!

Доктор. Что вы имеете в виду?

Кэтрин. Он вообще никогда ни во что не вмешивался и считал, что жаловаться нельзя — что бы ни происходило. Нет, он, конечно, знал, что в жизни бывают всякие страхи и ужасы, но все-таки, по его мнению, все шло как надо. А дальше — будь что будет. И поступал — как нутро подсказывало.

Д о к т о р. И что же подсказывало ему нутро там, в ресторане?

Кэтрин. После салата должны были принести кофе, но он вдруг отодвинулся от стола и сказал: «Это надо прекратить. Официант, пускай немедленно прекратят. Я нездоров, у меня болит сердце, меня от них тошнит!» Так впервые в жизни Себастьян попытался вмешаться в ход событий — наверное, это и была его роковая ошибка… Потом официанты — все восемь или десять — бросаются к калитке и лупят маленьких музыкантов скалками, сковородками — чем попало, что сумели подхватить на кухне. Тогда он встает из-за стола, кидает горсть банкнот и устремляется через зал к выходу — а я за ним. А вокруг все белым-бело! Эта раскаленная ослепительная белизна в пять часов дня в Кабеса-де-Лобо! Такое впечатление, будто…

Доктор. Будто — что?

К э т р и н. В небе горит нечто огромное и сияет так ярко, что все — и небо, и земля — становится белым-белым!

Доктор. Белым-белым?

Кэтрин. Да, белым-белым…

Доктор. Так, вы поспешили за кузеном и выбежали из ресторана на раскаленную белую улицу…

К э т р и н. Я бегала по ней вниз и вверх…

Доктор. Бегали вниз и вверх?

К э т р и н. Да нет же — то вниз, то вверх! Вначале мы оба… (Во время этого монолога слышатся различные звуки. Например, негромко бьют барабаны.) Я редко что-то предлагала, но на сей раз предложила.

Доктор. Что предложили?

Кэтрин. Мне показалось, что кузен Себастьян, словно парализованный, остановился у выхода. Я говорю ему: «Пошли!» Помню, улица такая широкая, белая и крутая. Я говорю: «Кузен Себастьян, давай спустимся по этой дороге вниз, выйдем к порту — там легче с такси… Или вернемся в кафе — пусть там нам вызовут такси. Давай так и сделаем, так будет лучше!» А он мне: «С ума сошла! Вернуться в этот гадюшник? Да никогда! Эти стервецы такое про меня наплели официантам…» — «А, ну тогда пошли к докам, не подниматься же вверх по улице в такую-то жарищу!» А он как закричит: «Пожалуйста, замолчи, я сам решу, что делать, сам!» И — вверх по этой крутой улице, а рука — за полой пиджака, вот здесь — ведь боль-то в сердце так и не прошла! И идет все быстрее и быстрее, прямо в панике, и чем быстрее он идет, тем громче и ближе она звучит!

Доктор. Что звучит?

Кэтрин. Музыка.

Доктор. Опять музыка?

Кэтрин. Умпа-умпа — эта банда его преследует. Через забор с колючей проволокой — и за ним, по этой крутой, ослепительно белой улице. А солнце — как огромный белый скелет какого-то гигантского зверя! Вот он бежит, а голодранцы все разом как закричат, и казалось, будто они в небо взлетели — так быстро его догнали. Я завизжала, а потом услышала его крик — он крикнул только раз! — и эта черная стая мерзких птиц достала его — на полпути к вершине белой горы!