Теннесси Уильямс - Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

«П л е й б о й». Говорили, что у вас было трудное время, когда вы писали «Трамвай», что он всецело «овладел» вами.

У и л ь я м с. Я работал над ним года три, а то и больше. Боялся, что для театра пьеса слишком велика, да и речь в ней идет о том, что на сцене раньше не показывали. А «овладела» мной Бланш — сладострастная демоническая женщина. В «Трамвае» много всего, но садизма там нет — это единственный вид секса, который я не одобряю. А есть жестокость, которую я считаю единственным смертным грехом. Насилие над Бланш — не садизм, а естественное мужское возмездие. Стэнли говорит Бланш: «Мы же назначили друг другу это свид&ние с первой же встречи», — и он знает, что говорит. Он должен был доказать свое превосходство над этой женщиной, и он знал для этого только один способ.

«П л е й б о й». Вы когда-нибудь были у психоаналитиков?

Уильямс. Только по необходимости, и они действительно помогали. Не думаю, что сеансы повредили моему творчеству; в конце концов, вы просто проводите пятьдесят минут, болтая с ними о чем угодно. Писатели — параноики, потому что живут двумя жизнями — творческой, в которой наиболее защищены, и обычной, человеческой. Но они должны быть защищенными в обеих жизнях. Для меня главная жизнь — творческая. В угоду ей жертвую даже личной, но когда не могу работать или когда преследуют тотальные неудачи, тогда — кризис. Хотя бывают в жизни минуты, когда наступает пик кризиса, и надо полностью уйти в себя.

«П л е й б о й». Другие писатели как-нибудь повлияли на ваше творчество?

У и л ь я м с. Не сомневаюсь во влиянии Чехова и Д.Г. Лоуренса. В совершеннейшем восторге от Рембо, люблю Рильке. Жид мне всегда казался чересчур правильным. Очень люблю Пруста, но на меня он не влияет. Самым великим, без сомнения, был Хемингуэй. У него было поэтическое чувство слова, и он расходовал его весьма экономно. Ранние книги Фицджеральда, по-моему, очень плохие — я так и не смог дочитать до конца «Великого Гэтсби», но роман «Ночь нежна» перечитывал неоднократно. Очень мало писателей, которых я терплю; правда, это ужасно? Но я в восторге от Джейн Боулс и от Джоан Дидион и, конечно, люблю «южанок» — Флэннери О’Коннор и Карсон Маккалерс, свою любимую подругу. Это был единственный человек, с которым мы могли работать в одной комнате. Часто читали друг другу Харта Крейна. Первый роман мисс Дидион «Беги, река» написан хорошо, но он начинается с убийства, а я всегда с подозрением относился к книгам, начинающимся с убийства.

«П л е й б о й». Вы не думаете, что путешествия с «прекрасными людьми», которые совершал, например, Капоте, мешают работе?

Уильямс. Нет, я так не считаю. А Капоте они только обогатили. Как и Пруста; они, должно быть, служили ему источником творческого вдохновения. И он ничего не говорил о том, что его спутники оказались неинтересными людьми. У некоторых из них был неописуемый шарм и достаточно культуры.

«П л е й б о й». Вы хотели бы жить, как он?

Уильямс. Нет, я никогда не хотел иметь дом в Беверли-Хиллз или Палм-Спринг, как Трумэн. И никогда не хотел жить на пьяцца, как Гор. Никогда не хотел иметь большую виллу, яхту и никогда не мечтал купить «кадиллак». И вообще машину иметь не хочу. На калифорнийских дорогах душа в пятки уходит. Всегда ношу с собой маленькую фляжку, и если забываю ее, то не могу найти себе места. Когда мне нужна машина, — я ее нанимаю.

«П л е й б о й». Вы однажды написали эссе, в котором говорили, что успех и безопасность это нечто вроде смерти для художника.

Уильямс. Да. После «Стеклянного зверинца», который принес мне мгновенную известность, я прервал связи с внешним миром и начал подозревать всех и каждого, включая самого себя, в лицемерии. Хотя, по-моему, оно мне все-таки не так свойственно, как другим. Думаю, лицемерие присуще нам всем. Может быть, лишь с его помощью мы и выглядим пристойно. Я бы не назвал это маской, которую надевают по какому-то случаю, просто бывает необходимо вести себя иначе, чем тебе подсказывает инстинкт. Но мое общественное «Я», это хитрое зеркало, перестало существовать, и я понял, что сердце человека, его тело и мозг ради конфликта доходят до белого каления. Этот накал для меня и есть творчество. Роскошь — это волк у двери, а его клыки — тщеславие и самодовольство, порожденные успехом. Когда художник об этом узнает, он понимает, откуда исходит опасность. Без борьбы и лишений нет спасения, и «Я» — это просто меч, которым рубят маргаритки.

«П л е й б о й». Будучи католиком, вы посещаете мессу или исповедуетесь?