Сью Таунсенд - Адриан Моул - Годы капуччино

Отыскал свою карточку «Аксесс» и уговорил отца отвезти меня обратно в Арчвей, где я все-таки сумел вызволить машину. Происшествие это отняло, наверное, у меня год жизни, в такой я пребывал ярости . Когда я выписывал квитанцию и чек, мне чудилось, что еще немного и меня хватит удар. Уильям своим ревом, подобном реву Везувия в момент извержения, настроения не улучшил. А все из-за того, что я не остановил машину и не купил в «Макдоналдсе» детского корма. Мама настояла на том, чтобы поехать вместе со мной в офис «Румяной корочки».

— Мне надо кое-что там посмотреть, — сказала она.

У нее вытянулось лицо, когда она увидела, что ей предстоит одолеть шесть пролетов пожарной лестницы.

Зиппо и остальные сотрудники внешне весьма спокойно отнеслись к тому, что я привел свою семью, но я-то видел, что на самом деле они дико довольны.

Зиппо поцеловал маме ручку и отпустил комплимент по поводу ее блузки:

— Это Вивьен Вествуд? — пробормотал он.

— Нет, — пробормотала мама в ответ. — Это Би-эйч-эс [38].

— А вы умница , — промурлыкал он.

Отца моего Зиппо очаровал, рассказав непристойный анекдот про принца Эдварда, и снискал расположение Уильяма, сообщив ему, что по городу ездит на «феррари», а за городом — на «кадиллаке».

Поскольку мы опоздали, времени на репетицию не оставалось. Как только я переоделся в белую поварскую униформу, меня взяла в оборот пухлая ассистентка средних лет по имени Кэт и наскоро показала раковину и плиту. Кэт открыла холодильник и мотнула головой в сторону подноса с разнообразными потрохами и нескольких мисок с нарезанными овощами. Далее ткнула пальцем в бульонные кубики, постучала по блюдцам, показала на подставку для ножей и пододвинула кувшин, заполненный деревянными ложками. И все это она проделала, не вымолвив ни единого слова.

— Кэт, наша соль земли, будет помогать тебе за кадром, — объяснил Зиппо. — Что бы ты ни делал, ни в коем случае не разговаривай с ней перед камерой.

— Она глухонемая? — уточнил я.

— Нет, — ответил Зиппо. — Но если она вякнет хоть слово, придется платить ей по ставкам актерского профсоюза.

Чья-то рука напудрила мне лицо и намазала чем-то губы. Мама поплевала на указательный палец и разгладила мне брови. Вспыхнули софиты. Еще одна рука прикрепила к моему пиджаку крошечный микрофон.

Зиппо гаркнул:

— Отлично! Народ, начинаем! — Он пододвинул ко мне какую-то штуковину, которую назвал «стедикам», прямо передо мной заработал телесуфлер, но тут у Зиппо зазвонил мобильник. — Привет, Харви, старый козлина! — заорал Зиппо. — Да, название «Свеженькая любовь». Мы пригласили старушку Голди и старину Берта. 80 процентов средств уже имеется. Да ты и дашь! Ты! Это magnifique [39]! Слушай, Харви, я тут занят кое-чем tres, tres ordinaire [40], давай перезвоню тебе позже? Ты где? В Нью-Йорке. Здорово! Здорово! Здорово! Здорово! Абсолютно!

Мама слушала этот разговор, приоткрыв рот, ее усталые глаза сияли.

Выключив мобильник, Зиппо обратился к своей личной помощнице Белинде:

— Нам дали зеленый свет для «Свеженькой любви». — Затем он повернулся ко мне и сказал: — Прошу прощения, Адриан, но это мой первый полнометражный фильм. Ладно, давайте-ка закруглимся тут по-быстрому. Ты как, готов?

Весьма нелегко следить за телесуфлером, одновременно кромсая потроха, но я справился:

— Привет, привет всем потрошиным маньякам и любителям потрошков. Надо сказать, что потроха имеют весьма дурную репутацию. Незабвенный Джек-Потрошитель нанес весьма серьезный вред судьбе этого деликатеса, надолго подпорти имидж потрохов. Однако я рассчитываю убедить вас, дорогие мои друзья и телезрители, что потроха — это наше новое всё. Так что, если вы уже покормили кошку, проглотили шоколадное яйцо и залили кипятком китайскую лапшу, вам остается лишь вытащить из холодильника баночку с сидром и сесть перед телевизором. Отложите в сторону свою курсовую — вы ведь знаете, что все равно никогда ее не закончите. Поэтому сядьте и смотрите. Я научу вас, как подольше растянуть жалкие студенческие гроши. Вы сможете хорошо питаться по цене овечьей головы и весьма малого количества овощей.

Я извлек из-под разделочного стола овечью голову, и Уильям испуганно вскрикнул. Когда же я начал разделывать овечью башку надвое, отцу пришлось его вывести. К сожалению, «Бе-бе черная овечка» — любимое стихотворение моего сына.

Я в упор посмотрел в объектив камеры и представил, что сейчас меня видят 700 000 студентов. Некоторые из них наверняка изучают французский язык или французскую литературу, поэтому в свой монолог я вставил несколько bons mots [41]. Выскребая из овечьей головы мозги, я говорил: