Дэвид Николс - Один день

— Впервые слышу. Правда? — Фил смеется. Эмма с улыбкой прибавляет: — Не Бородачом, а Бородой. Ты просто Борода. Человек-Борода, а еще Волосатая Обезьяна.

Он вдруг приподнимается на локте, сурово нахмурившись:

— Волосатая Обезьяна?

— Так тебя называют.

— Кто?

— Дети.

— Волосатая Обезьяна?!

— А ты разве не знал?

— Нет!

— Ой. Ну, тогда извини.

Фил ложится на спину, обиженно насупившись:

— Не могу поверить. Волосатая Обезьяна.

— Они это в шутку, — успокаивает его Эмма. — Не со зла.

— А по-моему, звучит очень зло! — Он снова поглаживает бороду, точно утешая собачку. — Это все потому, что у меня тестостерон повышен, вот в чем дело. — При слове «тестостерон» он заметно веселеет, привлекает Эмму к себе и целует ее еще раз. От него пахнет дешевым кофе из учительской и вином, которое он прячет в своем шкафчике.

— У меня будет покраснение, — жалуется она.

— Ну и что?

— И все поймут.

— А все уже ушли. — Фил кладет руку ей на бедро, но в этот момент на столе звонит телефон, и директор вздрагивает как ужаленный. Шатаясь, встает на ноги.

— Не подходи, — умоляющим тоном произносит Эмма.

— Не могу!

Он натягивает штаны, точно разговаривать с Фионой без штанов было бы предательством: он как будто боится, что по его голосу та поймет, что ниже пояса он обнаженный.

— Привет! Да, дорогая! Да, я знаю! Как раз собирался уходить…

Он обсуждает с женой домашние дела, что лучше — сварить на ужин макароны или заказать еду с доставкой, посмотреть телевизор или DVD. Не желая знать подробностей семейной жизни своего любовника, Эмма поднимается на ноги, находит свои скомканные трусы, которые валяются на столе среди скрепок и колпачков от шариковых ручек. Одевшись, она подходит к окну. Вертикальные жалюзи запылились, розовые лучи солнца освещают окна кабинета химии напротив, и у Эммы вдруг возникает острое желание оказаться где-нибудь в парке, или на пляже, или на площади какого-нибудь европейского города — где угодно, лишь бы не в этом душном школьном кабинете с женатым мужчиной. Как случилось, что однажды утром она проснулась и обнаружила, что ей уже тридцать и она чья-то любовница? Это такое отвратительное, такое гадкое слово, и она бы его не использовала, да вот только по-другому и не скажешь. Она любовница начальника, и в этой ситуации она видит лишь один плюс — по крайней мере, у него нет детей.

Их роман — еще одно гадкое слово — начался в прошлом сентябре, после того ужасного отпуска на Корфу, когда она в тарелке с кальмарами обнаружила обручальное кольцо. «Мне кажется, мы слишком разные» — лучшая отговорка, которую она смогла тогда придумать. Последующие две недели прошли как в тумане: солнечные ожоги, обиды, самоуничижение и страхи по поводу того, возьмет ли ювелир кольцо обратно. Нет ничего грустнее, чем отвергнутое обручальное кольцо. Оно лежало в чемодане в их номере, излучая грусть, как радиацию.

Из отпуска она вернулась загорелой и несчастной. Ее мать, которая знала о кольце и уже купила себе наряд для свадьбы, пришла в ярость и неделями пилила Эмму, пока та уж не начала сомневаться, правильно ли поступила. Однако для нее сказать «да» означало пойти на уступки, а Эмма знала из книжек, что брак, на который соглашаются из чувства безысходности, ничем хорошим не заканчивается.

Роман с Филом решил все ее проблемы. Во время какой-то рутинной встречи она расплакалась в его кабинете, он вышел из-за стола, обнял ее, поцеловал в затылок, словно говоря «ну наконец-то». После работы он сводил ее в одно местечко, о котором давно слышал; это был гастропаб, и название заведения говорило, что там есть пиво, но и еда тоже вкусная. Они заказали стейки и салат с козьим сыром, и когда их ноги случайно соприкоснулись под большим деревянным столом, она все рассказала Филу. После второй бутылки вина осталось лишь завершить начатое; за объятиями в такси последовал поцелуй, а вскоре она нашла в своем ящичке коричневый конверт внутренней почты («Насчет прошлого вечера — все время думаю о тебе, ты нравишься мне уже много лет, когда мы сможем поговорить?») .

Все познания Эммы о супружеских изменах были почерпнуты из сериалов 1970-х годов. Чинзано, спортивные машины, вечеринки с вином и сыром — измена вызывала у нее ассоциации с людьми среднего возраста, среднего класса. Теперь же, когда она сама в этом участвовала и наличествовали все атрибуты адюльтера вроде взглядов тайком, рук, сплетенных под столом, поцелуев в подсобке, ее удивляло, насколько всё это казалось знакомым и какой сильной эмоцией может быть влечение, особенно в сочетании с чувством вины и осознанием собственной ничтожности.