Дэвид Николс - Один день

Кэллум полощет рот, сплевывает, возвращается в комнату и плюхается на кровать. Потянувшись за пультом, принимается сердито переключать кабельные каналы, а миссис Сильви Мэйхью так и сидит на кровати, смотрит в окно на огни вдоль берега Темзы и думает, как ей поступить с мужем.

Его поезд, отправлявшийся с вокзала Ватерлоо, прибывал в Париж 15 июля в 15.55.

Эмма Морли приехала к выходу из Северного вокзала заранее и присоединилась к толпе встречающих — взволнованных влюбленных с букетами в руках, скучающих шоферов в жарких костюмах с табличками, написанными от руки. А правда, было бы смешно, если бы и она сделала табличку с именем Декстера? Еще и написав его с ошибкой? Наверняка это рассмешило бы его, но стоит ли стараться? Да и поезд уже подъезжает. Толпа встречающих нетерпеливо устремилась к выходу. Долгая пауза, и вот двери наконец с шипением открылись; пассажиры высыпали на платформу, и друзья и родные, влюбленные и таксисты понесли Эмму вперед; все вытягивали шею, разглядывая лица прибывших.

Она изобразила на лице подобающую случаю улыбку. Когда они виделись в прошлый раз, немало было сказано. Когда они виделись в прошлый раз, случилось что-то важное.

Декстер сидел на своем месте в последнем вагоне остановившегося поезда и ждал, пока выйдут другие. У него не было чемодана — только маленькая спортивная сумка на соседнем сиденье. Перед ним на столике лежала книжка в яркой бумажной обложке; на ней была фигурка маленькой девочки, словно нарисованная ребенком, и название: «Большая Джули Крисколл против всего остального мира».

Он дочитал книгу, когда поезд подъехал к парижским окраинам. Это была первая книга, которую он прочел за многие месяцы; впрочем, чувство гордости собственным интеллектуальным достижением несколько умаляло то, что книга была рассчитана на детей от одиннадцати до четырнадцати лет и в ней были картинки. Ожидая, пока вагон освободится, он снова перевернул книгу и внимательно посмотрел на черно-белый снимок автора на задней сторонке обложки, точно пытаясь запечатлеть его в памяти. На ней была недорогая на вид отглаженная белая блузка, она застенчиво сидела на самом краю деревянного стула, зажав рукой рот, — фотограф уловил тот самый момент, когда она рассмеялась. Выражение ее лица и жест были ему знакомы; он улыбнулся, положил книгу в сумку, повесил ее на плечо и вместе с оставшимися пассажирами встал в очередь на выход.

Когда они виделись в прошлый раз, немало было сказано. Случилось что-то важное. Что он ей скажет? А она? Да или нет?

Пока Эмма ждала, она теребила волосы, умоляя их отрасти быстрее. Вскоре после приезда в Париж, со словарем в руке, она набралась храбрости и пошла в парикмахерскую — ип coiffeur , — чтобы сделать короткую стрижку. Хотя ей было стыдно признаться об этом вслух, она хотела быть похожей на Джин Сиберг в фильме «На последнем дыхании» — раз уж она собралась быть писательницей в Париже, надо, чтобы все было по правилам. Прошло три недели, и ей уже не хотелось плакать каждый раз, когда она видела свое отражение в зеркале, но руки все равно сами поднимались к голове, будто хотели поправить парик. Сознательным усилием воли она заставила себя сосредоточиться на новенькой серо-голубой блузке, купленной сегодня утром в магазине — нет, в бутике на Рю де Гренель. Если расстегнуть две пуговицы, благопристойность не пострадает; если расстегнуть три, будет слишком вызывающе. Она все же расстегнула третью пуговицу, щелкнула языком и вновь оглядела пассажиров. Толпа тем временем заметно поредела, и она уже начала думать, что это не тот поезд, когда наконец увидела его.

Он выглядел разбитым. Ввалившиеся щеки, усталый вид; лицо покрывала неопрятная щетина, которая ему не шла, делала его похожим на уголовника; это напомнило ей о потенциальных неприятностях, которыми чреват его приезд. Но, увидев ее, он просиял, ускорил шаг, и она тоже улыбнулась, а потом вдруг засмущалась, стоя на платформе и гадая, куда деть руки, куда деть глаза. Расстояние между ними казалось огромным — что же, так и улыбаться и смотреть, улыбаться и смотреть целых пятьдесят метров? Сорок пять. Она потупилась, потом принялась разглядывать потолочные балки. Сорок метров. Вновь взглянула на Декстера, потом опять в пол… Тридцать пять метров…

Преодолевая огромное пространство между ними, он с удивлением заметил, как она изменилась за восемь недель, прошедших с их последней встречи, за два месяца с тех пор, как это произошло. Она очень коротко постриглась; лоб теперь закрывала челка, и лицо слегка загорело; такое лицо у нее всегда было летом, он помнил. Она стала лучше одеваться: высокие каблуки, стильная темная юбка, бледно-серая блузка, расстегнутая чуть больше, чем надо; в вырезе виднеется загорелая кожа и треугольник темных веснушек на груди. Она по-прежнему не знала, куда деть руки и куда смотреть, да и он сам чувствовал себя неуверенно. Десять метров. Что он ей скажет и как это сказать? Да или нет?