Мириам Дубини - Полет ласточки

— Оно… такое короткое…

— Так внизу же леггинсы!

Эмма приложила «топ» к плечам, изучая себя в большом зеркале на двери шкафа.

— Надень майку. Тоже из хлопка. Во-первых, она впитает пот, во-вторых, можешь взять с собой сменку и потом переодеться.

Эмма выбрала две майки: одну в сине-голубую полоску, другую — жемчужно-серую.

— И не забудь толстовку. Вдруг похолодает.

— Я не ношу толстовки. Это мальчиковая одежда.

И «толстовка» и «мальчиковая» она произнесла с одной и той же презрительной интонацией.

— Может, тогда свитерок какой хлопчатобумажный? — предложила Лючия.

Эмма открыла ящик, в котором их было с дюжину, и выбрала свитер абрикосового цвета, застегивающийся спереди на большую пуговицу в форме сердца.

— Как здорово! — захлопала в ладоши Лючия.

Грета решила оставить «свитерок» без комментариев:

— Теперь обувь.

— Балетки! — громко объявила Эмма.

— У них гладкая подошва.

— И что?

— А то, что если придется крутить педали стоя, они соскользнут. Нужно что-нибудь с рифленой подошвой. И потом они могут вообще слететь с ноги.

Эмма посмотрела на ужасные ботинки Греты. Она даже представить себе не могла такую пару утюгов на своих ногах.

— Нашла! — вдруг закричала она, быстро прокрутив в голове базу данных своей обуви. — Мои «Мэри Джейн» из Токио.

Эмма подлетела к раздвижной двери и открыла ее легким прикосновением пальцев. Из ниши в стене выпрыгнули два луча света, озарив запасы обуви для сороконожки.

— А-бал-деть!!! — вырвалось у Лючии.

Эмма улыбнулась, польщенная, и взяла пару белых лодочек без каблука, которые застегивались на подъеме ступни тонким ремешком с маленькой серебристой пуговицей.

— Вот! — воскликнула она, специально для Греты продемонстрировав резиновую подошву, слегка изрезанную бороздами, изображавшими японский флаг.

Потом надела смешные носки, едва закрывавшие ступню, пятку и пальцы, сунула ноги в «Мэри Джейн», купленные в Токио, и носки исчезли.

Эмма строго оценила результат в зеркале, закрепила волосы сбоку заколкой в тон свитеру, намотала на шею длинный узкий шарф в тон всему остальному и дополнила ансамбль маленькой сумкой на ремне, белой, под цвет туфель.

— Лучше, конечно, рюкзак, — заметила Грета, — сумка будет мешать крутить педали, она будет соскальзывать вперед, и тебе все время придется ее поправлять.

Эмма испепелила подругу взглядом.

Грета не стала настаивать: дорога научит ее, как одеваться.

— Итак, ты готова прокатиться на своем первом велосипеде? — спросила Лючия.

Эмма с вызовом переадресовала вопрос Грете:

— Ты что скажешь: я готова?

Подруга улыбнулась. Вряд ли Эмму можно было принять за заправского велосипедиста. Зато она выглядела очень счастливой. Грета давно ее такой не видела. Со дня ограбления, если уж быть совсем точной. Она взяла Эмму за руку, вытаскивая ее из этого последнего круга ада, усеянного туфлями и платьями, и уверенно объявила:

— Готова.

Потом крепко сжала ее пальцы и собралась с духом: скоро сбудется желание Эммы — у нее будет настоящий велосипед, а Грета снова увидит Ансельмо.

И больше никаких желаний.

Никаких надежд, никаких ожиданий, никаких обещаний, которые потом обязательно обманут.

Чтобы больше никогда не плакать.

Гвидо сделал громче свое новое радио, и звуки органа поплыли в воздухе, как шары, вылетавшие из какого-то небесного механизма. Геометрия простых нот, спешащих друг за другом в сложном танце. Глубокие наклоны и легкие повороты в едином восходящем порыве. Ноты фуги догоняли друг друга в стремительном беге. Шагалыч меланхолично вздохнул, вспомнив о своих вечерах в стиле хэви-метал, и постарался сконцентрироваться на вилке, которую они с Ансельмо пытались выпрямить. Но его напарник казался еще более рассеянным, чем он.

— Тяжелая ночь? — спросил Шагалыч, заглядывая в припухшие глаза друга. — А? Что? Всю ночь соревновался в езде с Гретой?

Ансельмо покачал головой.

— Да ладно, выкладывай правду!

Нет, только не правду. Правду лучше не говорить.

— Я почти не спал…

Ложь. Он вообще не спал. Он вернулся домой очень поздно, до смерти уставший, и бросился на кровать в надежде сразу же заснуть. Потом вспомнил о письме. Ложь. Он не забывал о нем ни на секунду. Что в нем? Посланник взял его в руки и направил на него свет настольной лампы, стоящей рядом с кроватью. Сквозь конверт просвечивали написанные от руки слова. Почерк казался угловатым. Явно мужской почерк. Кем был этот мужчина, написавший письмо Грете? Его Грете… В бессонную голову тайком прокралась новая мысль. Его охватила ревность. Он погасил свет и попытался заснуть. Опять ложь. Сначала он поискал дырку в конверте, чтобы заглянуть внутрь, но дырки не было. Тогда он выключил свет, но заснуть так и не смог.