Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого

- А я не дал пощечину фру Линде... - пробормотал Матье.

- О чем ты?

- Продолжай, Гари! Я лишь подумал, что надо было закатить ей пощечину. Тогда бы мои руки остались чистыми.

- Не говори чепухи.

- Продолжай!

- Я кричал. Угрожал этому человеку. Но он знал, как себя вести. Он меня... отвлек. Записал, что я отказываюсь от наследства. Я не хотел наследства - тем более , что он моего нехотения не одобрял. Я не хотел этой кровати и кресла. Их - уж во всяком случае. Я сразу подумал о приходивших к матери мужчинах и о себе. Как я был зачат... И еще о том, что, когда с нами все только начинается, о нас никто не думает, ведь нас и на свете-то пока нет. У меня иногда бывает в голове полный сумбур, тут уж не до души. Словом, я опять взвыл. Как бык, которого раздражает кольцо в носу. Но бумажный человек уже понял, как меня усмирить. Он сказал, что я должен съездить в больницу, где мать умерла или куда ее доставили после смерти. Умерла она, как я потом узнал, на улице. В больнице, мол, я получу все нужные мне сведения. Несомненно. Он-де выполняет лишь юридическую работу и к врачебной практике отношения 212 не имеет. Я обратился не по адресу, если не заинтересован в наследстве умершей. Он взял карточку и написал на ней точный адрес больницы. Так он от меня отделался. Я опять очутился на улице. Я, Матье, не думал ни о чем. И все же смутно различал то, что меня окружало, видел предметы, хотя и неотчетливо. Линзы глаз были уставлены на ничто. Я не плакал. Только в голове все смешалось. Я остановил такси и поехал. Вышел возле Блегсдамского госпиталя. Там уже через четверть часа мне стало так худо, что я бы без всякой жалости взорвал и само здание, и больных, и врачей с медсестрами. Потому что повсюду на моем пути вырастали препятствия. Я так и не получил сведений о том, как умерла моя мать, где она похоронена. Я их обременял, со мной разговаривали неохотно, каждый раз отсылали куда-то еще. И в конце концов мое терпение лопнуло. Я снова принялся кричать и буянить. Как ни странно, это подействовало. В любой больнице - во многих местах, за многими дверьми - скапливается недовольство. Но недовольству этому не дают проявиться открыто, выразить себя в криках. Людей, которые кричат, положено успокаивать. Вот и меня попытались успокоить. Переменили тон. Начали отвечать мне разумно. Даже нужные бумаги теперь отыскались. И какой-то врач ко мне подошел, и сестра. И еще один врач, и санитар. Каждый что-то говорил. Она, дескать, умерла, совершенно точно. - Где же ее похоронили? - Этого они не знали. Она попала в Патологию. Там ее следы затерялись. Кто-то пробормотал, что она была проституткой... Такое, Матье, не прекращается никогда. Человек может умереть, раздавленный колесами; но и после его смерти люди будут судачить о том, чем он в свое время их раздражал. Я, Матье, родился вне брака. Заметь себе: от этого мне вовек не отмыться. Не может отойти в прошлое тот факт, что у меня была именно такая мать и никакого отца. Когда мы только познакомились, я тебе сразу сказал, что мы с тобой очень разные, что придется приложить большие усилия, чтобы загладить эту разницу между порочным и благородным рождением. Так вот, врачи якобы не знали, где она похоронена и похоронена ли вообще. Никто мне не сказал, что ее, скорее всего, пустили на препараты. Но я сам об этом заговорил. Я опять кричал. Уже и не помню, что еще я делал. Она моя мать, Матье... как бы там ни было. Сбежались люди. Стали хватать меня за руки. Кто-то крикнул, чтобы принесли шприц. Видно, я сильно разбушевался. После я чувствовал себя совершенно разбитым. Так что, наверное, побуянил на славу. Кто-то, очевидно, догадался позвать полицейского с улицы. Во всяком случае, тот явился и попытался меня успокоить. Он был умнее и человечнее орды больничных чиновников. Он понял мое возбуждение... или притворился, что понимает. Он не обращался со мной как с задержанным и разговаривал по-хорошему. Говорил обычную чепуху, но проникнутую логикой Порядка, неизменного. Человек, дескать, должен приспосабливаться. Эта максима подходит для всех. Годится и для нашего, и для потустороннего мира. Наши отношения с государством и с Высшей силой, в сущности, одинаковы: мы всякий раз оказываемся неправы. Я очень устал, оттого что он повторял прописные истины, да еще так самонадеянно. Я позволил ему меня вывести. На улице он продолжал со мной говорить. Потом наконец отстал. Отправился по своим делам. И я приехал сюда.

Молодые люди все еще стояли на прежнем месте. Кто-то прошел мимо, поздоровался.