Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого

Без подписи.

Матье Бренде сложил листок, убрал в бумажник, положил туда же чек и денежные купюры, пересчитал собственную наличность. Потом налил себе кофе, с недоверием взглянул на бутерброды, принюхался к ним. И все-таки взял один, потому что проголодался; но жевал без всякого удовольствия.

«Придется мне сказать Гари, что его мать умерла. Отец готов пойти на уступки; но я не сделаю первого шага. Наверное, он меня очень любит. Я же очень люблю Гари. Не хватает двух условий: чтобы я любил отца больше, чем люблю; и чтобы он любил Гари больше, чем любит. Низкого... ненависти... ни в одном из нас нет. Низость -качество фру Линде. Может, отец еще и ревнует к Гари. Я принимаю то, что мне предстоит. Я потерпел свое первое тотальное поражение, но прямо сейчас начну упаковывать вещи».

Он поднялся, выпил портвейна. Потом вышел из комнаты, чтобы поискать в кладовке два чемодана: маленький, который хотел сразу взять с собой, - и большой, который ему пришлют позже.

Ровно за две минуты до полудня автомобиль директора пароходной компании притормозил у кромки тротуара на Новой королевской площади, напротив того места, где Брегаде пересекается с каналом Нюхавн. Матье Бренде вылез из машины и, держа в левой руке кожаный чемоданчик, на прощание протянул шоферу правую руку. Оставшись один, молодой человек смотрит вслед удаляющемуся автомобилю. Через пару секунд он пересекает площадь и оказывается в условленном месте.

Пунктуальность Матье Бренде давно стала притчей во языцах, однако Гари в этом смысле даже превосходил его фанатизмом. Раньше, когда они здесь встречались, он еще ни разу не заставлял себя ждать. И вот теперь такое случилось. Колокола на башне бьют двенадцать, на всех обычных часах две стрелки соединяются. Матье Бренде оглядывается по сторонам; но нигде не видит фигуры, которую мог бы отождествить с Гари Ларсоном. Его беспокойство, возникшее с первой минуты ожидания, возрастает сверх всякой меры. Он думает о молитве фру Линде, пожелавшей, чтобы Бог уничтожил Гари, как уже уничтожил его мать, попавшую под машину. Страх, колотящееся сердце ввергают его в оцепенение: он не в силах сдвинуться с места, не в силах ни о чем думать. Он может только ждать. Под конец он уже и времени не ощущает, а только страх, который не отливается в изложницу конкретной мысли, а клубится вокруг проклятия экономки, вызывая странную расслабленность. Матье простоял бы так много часов, совсем разучился бы мыслить и чувствовать...

Однако по прошествии получаса Гари наконец появляется: поднимается по ступенькам из подвальчика напротив - общественной уборной; походка у него усталая. Он

не сознает, что опоздал, или не придает этому значения. Он по-простецки говорит Матье:

- Мне приспичило; надо было просраться.- И хочет что-то добавить.

Однако страх Матье уже рассеялся. Ему не до упреков. Он ведь так счастлив, что матрос наконец пришел, целый и невредимый, что он здесь, что они общаются, пусть и без слов. Вопрос «Так долго?», может, и задается, но после паузы. Ответа не требуется, не в минутах же дело. Вопрос мог бы звучать и так: «Ты заболел?» Или: «У тебя что, понос?» Или: «Ты во всем такой копуша?» Или: «Ты, что ли, газету там читал?» Но ответ все-таки дается:

- Не в том дело. Я подъехал на такси.

Не переводя дыхания, Гари продолжает:

- Моя мать умерла.

Этим объяснено всё. Полчаса ожидания разом сметены прочь. Странное поведение матроса больше не удивляет. <...>

- Я знаю, - говорит Матье Бренде.

- Откуда? Ты и вчера знал?

- Если б знал, то не утаил бы от тебя, Гари. Я услышал об этом только сегодня утром, от фру Линде.

- А у этой мартышки откуда такие сведения?

- Гари - у нас в доме творятся нехорошие вещи. Фру Линде, похоже, давно регулярно читает частные письма, приходящие моему отцу. Либо у нее имеется второй ключ к левому ящику письменного стола... либо отец иногда забывает запирать стол. О несчастье, случившемся с твоей матерью, его известило детективное агентство господина Йозефа Кана.

- Да, она попала под машину, - говорит Гари. - Когда вчера вечером я зашел к <...>, там лежала повестка из суда по гражданским делам. Нелепая бумажонка, официальное извещение касательно наследства <...> Ларсон. У меня, Матье, подогнулись колени. Я сразу поверил, что мать умерла; но вместе с тем и не верил. Мне думалось, все может оказаться не так, потому что в самой бумаге ни слова о смерти не было. Речь шла о наследстве. Мало-помалу я заставил себя свыкнуться с мыслью, что мать могла умереть. Тоже в своем роде упражнение. Я, дескать, буду посещать ее могилу. Люди умирают. Она тоже умерла, как многие до нее. Мысли были еще холодными, не вызывали внутреннего протеста. Только вот что: ты ведь поначалу не знаешь наверняка, что твоя мать мертва. Еще остается какое-то сомнение, желание перевернуть всё вверх дном - из-за того, что тебе пришла такая поганая бумажка. <...> сумела немного меня утешить. Когда ты лежишь рядом с другим человеком, теплым, и хочешь близости с ним... И прежде уже сотни раз мечтал о такой близости... Ты, пусть и со слезами на глазах, начинаешь чувствовать себя лучше, как если бы речь шла только об одном этом мгновении. Я мало спал, Матье. Утром сразу поехал в суд. Там меня принял пожилой чиновник в старомодных очках. Он был совсем седой, в лице ни кровинки. И как только я увидел его, мать для меня умерла. Мы с ним о ней почти и не говорили. Его интересовала дальнейшая судьба кровати, кресла, пары стульев, стола и кофейного сервиза. Желаю ли я вступить в наследственные права. Если да,, то прежде мне придется оплатить расходы на погребение. Вскоре однако выяснилось, что счетов за рытье могилы и гроб у него нет. Счета отсутствовали. Никаких расходов, мол, не возникло. Матье, тогда я начал кричать. Я кричал. Я заподозрил, что случилось что-то ужасное, с моей точки зрения - чудовищное.