Ларс Кристенсен - Посредник

– Надо известить семью, – сказал Доктор.

Оба повернулись к Фрэнку.

– Он ведь жил с отцом? – спросил Шериф.

Фрэнк встал:

– Да. У него жив только отец. Другой родни и внебрачных детей нет. Жил?

– Так ведь теперь-то он съехал из квартиры, – сказал Доктор.

Шериф опять положил руку на плечо Фрэнку, которому эта дурная привычка начинала действовать на нервы.

– Вы его знаете, верно? Отца? Отца Стива.

– Конечно знаю. Мартина Миллера.

– Если и знаете, Фрэнк, от этого не легче. Наоборот, тяжелее.

Фрэнк вспомнил, чту Шериф говорил про плохие вести: мол, плохие вести могут и подождать.

– Может, отложить до утра? Стив спозаранку домой не возвращается.

– Я охотно отложил бы и до утра, и до послезавтра, но слухи, Фрэнк. «Рейлуэй рест» хуже швейного клуба.

– Могу съездить прямо сейчас.

– И не воображайте, будто знакомство облегчит разговор. Наоборот.

– Я запомню.

Шериф задержал Фрэнка:

– Скажите Мартину, что он должен решить, когда нам вынуть затычку.

Когда ехал вдоль реки, Фрэнк вдруг повеселел. Может, благодаря плеску воды, текущей в том же направлении. Он ехал наперегонки с потоком. Река в конце концов одержит верх, но соревноваться все равно приятно. В голове вертелись слова Шерифа: вынуть затычку. Он живо представил себе эту картину. Все, что осталось от Стива-человека, уходит в сток, как вода из ванны, остаются лишь волоски да грязный ободок. Не очень-то приглядный образ. Повернуть выключатель – и то лучше звучит. Тогда Фрэнк представил себе Стива как дом, где во всех комнатах поочередно гаснет свет, пока они не сливаются с ночью и небом. Он свернул от реки, затормозил у калитки и поднялся на взгорок, к дому, где Стив прожил всю жизнь. Его отец, Мартин Миллер, упрямец и ворчун, как обычно, сидел на веранде со стаканом в руке и зажженной сигаретой в пепельнице на колене. От него по-прежнему пахло машинным маслом и дизельным топливом, и грязь под ногтями он полностью истребить не сумел. Работа пристает к тебе на всю жизнь. Чем будет пахнуть от Фрэнка под конец? Слезами? Расшатанные ступеньки из старых шпал ужасно скрипели, и в лицо тотчас ударил яркий свет. Ясное дело, Мартин включил карманный фонарь, он, как всегда, настороже. Разглядев, кто перед ним, он погасил фонарь и кивнул на табуретку, предложив Фрэнку сесть. Фрэнк остановился у перил.

– Редкий гость, – сказал Мартин.

– Да, давненько я сюда не заходил.

– Стив говорит, ты получил работу. К мэрии примазался.

– Верно. Хоть и не примазался.

– Кем же работаешь?

Вопрос был настолько простой, что не ответить никак нельзя.

– Посредником.

– Посредником? Первый раз слышу. И в чем же он посредничает?

Мартин добродушно засмеялся, отхлебнул из стакана.

– Посредник приносит вести, – сказал Фрэнк.

– И ты принес вести мне? Курьером заделался, Фрэнк?

– Ты не замерз?

Мартин, явно рассерженный, подлил в стакан.

– Ты что, явился спросить, замерз я или нет? Коли бы замерз, давно бы ушел в дом и закрыл дверь, так?

Фрэнк засмеялся. Мартин все тот же. Никогда не изменится. Потому он Фрэнку и нравился. Все менялось, а Мартин сидел на веранде, со стаканом в руке и пепельницей на колене, такой же строптивый, упорный и злющий, как раньше.

– Конечно, – сказал Фрэнк. – Ты бы ушел в дом и затопил камин.

– Ты под кайфом, Фаррелли? Или просто пьян?

– Стива избили нынче вечером, Мартин. В «Рейлуэй рест».

– Его лупят каждую субботу, по пьяни.

– Да, он, бывало, чересчур уж заглядывал в бутылку.

Мартин поднял стакан и опять поставил.

– Ты это о чем, черт возьми?

– Да так, ни о чем, Мартин. Он заглядывал в бутылку не больше всех остальных.

– Опять.

– Что?

– Заглядывал. Ты говоришь о Стиве в прошедшем времени.

Фрэнк прислонился к перилам. Все звуки приблизились, река, ветки, трава. Все дышало. Существовал незримый мир, наверно лучше этого. Фрэнк мысленно чертыхнулся. Значит, он уже говорит в прошедшем времени.

– Темень, – сказал он. – Не вижу, блин, что говорю.

Мартин хмыкнул:

– Коли ты ищешь Стива, так он у тебя, Фрэнк.

– Верно. Обедал он у нас.

– Он что, в машине сидит?

– Стива избили, Мартин.

– Слышал. Расскажи что-нибудь новенькое.

– Нелегко мне это сказать… – начал Фрэнк.

Он умолк, заметив, что на самом деле наоборот. Сказать легко, легче, чем просто болтать, легче пустого разговора, который идет себе и идет и в конце концов говорить уже нечего. А он сейчас властвовал и над словами, и над временем.