Ларс Кристенсен - Посредник

Я подождал, пока мама не умолкнет.

И тогда спустился вниз.

– Посмотри на меня, – сказал я.

Мама посмотрела:

– Что стряслось?

– А ты не видишь? Что со мной?

– Подойди поближе.

Я шагнул к ней. Солнце над Колсосом стояло спокойное, синее. Желтый блокнотик на столе как последний горячий луч, точка среди вечера, куда может кануть все.

– Я не могу выйти из дому. Не могу появиться на людях. Конец.

– Не шути.

– Это корь?

– Корью ты уже болел.

– Может, рецидив? Может, меня искусали земляные осы, а я и не заметил?

– Тетушка Масса поила тебя зверобоем?

– Поила.

– Когда загораешь после зверобоя, то именно так и выглядишь.

– Это пройдет?

– Все проходит.

Я вернулся в свою комнату и сидел там, пока все не прошло. Но оно не проходит. Проходит только в порядке исключения.

Ивер Малт стоял на крыльце с большим ведерком краски и кистью.

– Ты болел?

– С чего ты взял?

– Вид у тебя такой.

Я мгновенно насторожился:

– Это какой же?

– Ты бледный.

Вот это слышать приятно: бледный, нейтральный, а значит, не выделяюсь. И я подобрел:

– Что ты задумал?

– Флагшток.

– Флагшток?

– Покрасим его.

– Кто сказал?

Я огляделся, но мамы не увидел. В целом было тихо. Шмели и те спали. Солнце стояло на четверть первого. Ивер зашагал к флагштоку.

– Шевелись! – крикнул он. – Тогда успеем закончить до того, как мамаша твоя вернется.

– Ты знаешь, куда она ушла?

– Я видел, как она шла к Стрелке. Там, кажись, живет старая балаболка? У которой есть телефон? Наверняка хочет позвонить твоему отцу.

Пожалуй, именно тогда Ивер Малт надоел мне по-настоящему. Он взял меня в кольцо. Знал больше, чем я. Дружелюбие улетучилось. Надо от него отделаться.

– Я закончил «Моби Дика», – соврал я.

Ивер продолжал идти и не говорил ни слова.

– Не хочешь узнать, кто победил?

– После. Будет чему порадоваться.

Я шагал следом за Ивером. Даже здесь, у себя дома, я шел за ним следом. Солнце выглядывало между двух туч. Тяжелый свет. Он снял кепку, протянул мне. Я разозлился:

– На черта она мне?

– Чтоб ты сызнова не обгорел.

Я рассвирепел еще больше:

– Ты вправду воображаешь, что я напялю эту кепку? «Эссо»!

– Не знаю. Не хочешь?

– Лучше поджарюсь, чем надену.

– Ладно. Никто тебя не заставляет.

– У нее совершенно дурацкий вид.

На миг Ивер вроде как удивился:

– Злиться-то зачем?

– Во-первых, я не злюсь…

– Не злишься? Ну и хорошо.

– Во-вторых, ты еще не видал меня злым.

Едва сказав это, я сразу сообразил, что слова-то не мои. А Ивера Малта. Слова тем летом тоже меняли хозяев. Я хотел иметь свои слова, а не перенимать чужие. Ивер опять натянул кепку на голову:

– Ты меня тоже.

И мы взялись за флагшток. Сперва надо было его опустить, но не получилось. Опорное гнездо проржавело. И очень даже хорошо. Можно бросить это дело, заняться каждому своим. Однако Ивер предложил влезть наверх и съехать вниз со скребком. Он ведь принес не только краску и кисть, но и скребок, наждачную бумагу и серебрянку тоже. Ивер не сдавался. Так что не отвертишься. Я притащил лестницу, и Ивер чуть ли не взбежал по ступенькам наверх, меж тем как я стоял на дне мира, держал лестницу. В голове мелькнуло: может, бросить и уйти – к купальне, к скалистым склонам, ко всему, что далеко отсюда, далеко от Ивера Малта. Но мысль так и осталась мыслью. Правда, можно ее записать. Мысль, что можно записать мысль, мелькнувшую в голове и кончившуюся ничем, наполнила меня радостью и счастьем. Я еще крепче вцепился в лестницу, чтобы Ивер без риска влез на последнюю ступеньку. Скоро на меня посыпались сухие ошметки краски. Словно мертвые, оборванные мотыльки. Словно страницы «Моби Дика». Затем настал черед краски. Ивер заверил, что цвет точно такой же, как был. Последний раз он вроде бы прихватил с собой клочок, чтобы не ошибиться? Ивер все предусмотрел. Ивер планировал. Он снова влез наверх и приступил к покраске – сверху вниз. Наконец осталось только навести красоту на шар, или купол, как говорили Тетушки. Ивер захватил наждак и серебрянку и в третий раз залез на верхотуру. Пока он орудовал там под туго натянутым синим небом, к калитке подошли вдова Сплетница Гулликсен и мама. Обе остолбенели, увидав Ивера Малта, изображавшего флаг. Мама кинулась к нам с криком:

– Слезай сейчас же! Сию же минуту!

Но Ивер Малт слез не сейчас и не сию же минуту. Не знаю, перепугался он или просто плевать хотел. Мама, продолжая кричать, тоже схватилась за лестницу. Никогда я не видел ее такой рассерженной, потому что злость смешивалась со страхом, а никто не сердится сильнее, чем перепуганные люди. Лицо исказилось. Порыв ветра сорвал с Ивера кепку. Мама закричала еще громче, одновременно яростно и тихо выговаривая мне, так оно казалось, и я ожидал большущего нагоняя, когда, надо надеяться, все кончится и обойдется без серьезного урона.