Ларс Кристенсен - Посредник

Наутро я упаковал чемоданчик, закрепил его на багажнике велика, надел кепку и отправился к Сигналу. Ивер Малт сидел на складном стуле, с последней курицей на коленях и биноклем на шее.

– Вообще-то, я ошибся с финалом «Моби Дика», – сказал я.

– У тебя тоже плохо с чтением?

– У них ничья. Капитан Ахав тоже победил.

– Как ты это объясняешь, Умник?

– Капитан Ахав победил себя.

Ивер поднял бинокль, долго смотрел на меня.

– Ты прав, – сказал он.

– Ладно. Так и будем считать.

– Ты прав насчет кепки, она впрямь выглядит по-дурацки. Оставь ее себе.

Я сорвал кепку с головы, швырнул Иверу. Она упала на землю, поднимать ее он не стал.

– Послушаем вместе, как они прилунятся? – спросил он.

– У меня встреча.

– Ты еще вчера говорил.

– Что говорил?

– Что у тебя встреча. У тебя всегда другие встречи.

– Ну и что?

– А все же ты здесь. Уезжаешь?

– Нет. С какой стати?

Ивер кивнул на мой чемоданчик и засмеялся:

– Вообще-то, с ним особо далеко не уедешь.

– Собственно, поэтому я и здесь. Нужен ремонт.

Ивер встал, положил бинокль на складной стул, а курицу бросил через бельевую веревку.

– Пошли, – сказал он.

Я зашагал следом, за барак. Там находился огородик с репой, картошкой и морковью, а по другую его сторону – сарай, мастерская Иверова папаши. Мы вошли. Внутри помещение с косым потолком было куда просторнее, чем казалось снаружи; оно прямо-таки раскрывалось, будто церковь, подумал я, и будь Иверова кепка по-прежнему у меня на голове, я наверняка бы ее снял. Повсюду развешен инструмент: отвертки, ножи, слесарные ножовки, кусачки, молотки, автогенные резаки и множество других штуковин, ни названий, ни назначения которых я знать не знал. Я и не представлял себе, что существует столько всяких инструментов. Здесь велосипедные рули превращались в подсвечники. Здесь автомобильные капоты становились бочонками и тазами. Здесь детские коляски превращались в платяные вешалки, а автомобильные колпаки – в кастрюли. Все, что попадало в этот сарай, выходило из него другим. А оставшееся превращалось в блесны. Они висели на веревке между дверью и окном, десятка три, не меньше, а то и больше, все разного цвета и формы. Ивер подошел ближе, показал:

– Вот эта лучше всего для мерлана. А эта – для трески. Хочешь поймать макрель, бери вот эту, блестящую. Она особенно хитроумная.

– Это и есть твой второй секрет? – спросил я.

– Какой же тут секрет, дурень. Все знают, что папаша делает самые замечательные блесны. Верно, пап?

Тут только я увидел его отца. Он сидел в углу на табуретке и почти сливался со стеной – столько инструмента и железа было у него за поясом и в карманах длинного кожаного передника. Он чистил ружейный ствол и, лишь закончив и повесив ружье на стену, обернулся к нам.

– Можешь починить Умнику чемоданчик? – спросил Ивер.

– Перво-наперво надо поглядеть.

– Вообще-то, не сам чемоданчик, – пробормотал я.

Положил его на лавку, открыл крышку. Папаша глянул, вытирая руки:

– Ой-ой. Что ж это ты писал на этой хреновине?

– Умник пишет стихи, – сказал Ивер. – Верно, Умник?

Мне уже не верилось, что я сам, по своей воле, ввязался во все это.

– Бывает, – сказал я.

Папаша пощелкал по клавишам, наклонился, пригляделся повнимательней, потом вооружился маленькими клещами и длинным шилом, которое осторожно воткнул в затор, а клещами держал шило и двигал его как рычаг. Я вообразил себе, что моя машинка в больнице, что у нее запор и она лежит под наркозом на операционном столе. И вдруг упрямые буквы расцепились и упали на свои места. Как сейчас помню: букет, обернувшийся буквами, упавшими на свои места, – и наслаждаюсь этим зрелищем до сих пор, хотя и с мягкой печалью, легкой тоской и нечистой совестью.

– Ну вот, теперь вполне можно написать стих-другой, – сказал папаша.

Я закрыл чемоданчик:

– Спасибо.

– На здоровье.

Я пошел к двери. Ивер остался возле отца.

– Можно Умнику послушать у нас, как они прилунятся? – спросил он.

– Конечно можно. Если он хочет.

Ивер воспрянул и, по своему обыкновению, принялся подпрыгивать вверх-вниз.

– Ясное дело, хочет. Мама может испечь хлебца. А Умник стихи прочтет!

Я отвернулся, потому что не мог смотреть Иверу в глаза, он же здесь просто сопливый мальчишка, – сопливый, полный ожиданий мальчишка, который ждал меня. Это было выше моих сил.

– По-моему, он и сам ответит, Ивер, – сказал отец.

Пришлось мне повернуться к ним. Ну что еще я мог сказать, кроме как поблагодарить и согласиться, хотя, когда астронавты сядут на Луну, мне меньше всего хотелось читать стихи и есть домашний хлеб, пусть даже очень вкусный. Но так уж вышло, что я вроде как пожалел Ивера, да-да, пожалел, а это мерзкое чувство.