Татьяна Набатникова - Город, в котором...

Досказал — и принялся есть. Аппетит у него хороший. Сам маленький, верткий — у таких всегда хороший аппетит.

— А проигрыватель куда дели? — среди тишины спрашивает Люда Семенкова, медленно краснея. Она толстая, и реакции у нее замедленные.

— А проигрыватель побили по пьянкам. — Семенков уже потерял интерес к этой истории (он и вспомнил-то ее потому, что на столе были серебряные ложечки, он повертел-одну и сказал: «Не украсть бы!») и набил рот паштетом.

Люда докраснела до конца.

— Смотри-ка, воры! — сказала. Приходилось ей, как лисе хвостом, заметать следы мужнина рассказа. — Ну и Пашка твой! Ну и друг! Он мне всегда не нравился. Он такой подозрительный тип!

— Да, он такой, — скучая, согласился Семенков.

Рита их выручила. Не их — Люду. Она сказала как ни в чем не бывало:

— С ума сойти: всего по восемь рублей за штуку! Теперь ложка стоит в десять раз дороже.

— Да ну? — ахнул Семенков. — Восемьдесят рублей? Не может быть!

И еще в тот вечер сказал Юрке: «Это хорошо, что ты устроился на станцию в конце года. Потому что тринадцатая зарплата идет только за полностью отработанный год. Представляешь, как было бы обидно, если б устроился где-нибудь, скажем, числа 5 января? Тринадцатой зарплаты уже не было бы. Зря бы год мантулил».

Нет, точно, он спер. Магнитофон у Путилина японский. Точно он.

А вскоре после новоселья ее разыскал верный человек Прокопия, разыскал он ее в лучшем виде, комар носа не подточит. И не успел еще вернуться к своему работодателю, а Рита уже накручивала номер по междугородному телефону-автомату.

Прокопий услышал голос — ужаснулся своему счастью: «Рита!»

И потом: «Я прошу тебя приехать в Москву!» Печально так позвал, торжественно — и где только научился!

Ну, Рита немедленно взяла отпуск.

Она это с детства предчувствовала. Играли в лоскутки, в тряпочки, она вглядывалась глубоко в завораживающее повторение рисунка на обрезках шелка (для чего шелк? з а ч е м э т о?), от обрезков пахло неведомым, шелестящий крепдешин, нарядная мама с мороза, благоухают ее меха, улыбка полна взрослой тайны (зачем-то это все нужно: духи, меха, шелка?), — какие посулы, какие разгадки грядут!

И вот уже подступы к взрослому миру пройдены; и духи, и меха, уже и знаешь, п о ч е м у нельзя обойтись одним ситцем, а впереди все разворачивается из спирали закрученной путь, и неизвестно, когда же откроется ясная даль, видимая насквозь до конца? И не надо, не надо, пусть дальше влечет неизвестность.

И эта гостиница, где «за всех давно заплачено», и пока Рита по этому поводу досыта не наязвилась, Прокопий терпеливо сносил. «Охота повоевать?» А потом взял ее за плечи и повернул к себе: настала пора. Риту эта минута застала врасплох, ей пришлось увести неподготовленный свой взгляд, но она быстро поправилась и, смело подняв глаза на Прокопия, ответила ему во всю силу полагающегося чувства. Она была порядочная женщина и честно расплачивалась по счетам.

У нее там была обязанность: оповещать Прокопия обо всех своих передвижениях. У него среди дня могло появиться свободное время, и он не хотел, чтоб оно пропадало. Ему уже вообще очень мало времени осталось… Но иногда и ей выпадало: он говорил, что занят до вечера, и она свободна. И она тогда становилась свободна…

Однажды ее занесло на какой-то вернисаж. Пускали без билетов. Рита с опозданием поняла, что вернисаж — это, собственно, для приглашенных. А она затесалась. Но ничего, она слышала про одну старушку, которая жила поминками, как работой. С утра шла на городское кладбище, втиралась в похоронную толпу и ехала с ними на поминки. Пообедает и тихо исчезнет. Тем и кормилась. И кто посмеет спросить ее, звана ли кем.

В выставочном зале в углу стояли столики — конфеты, яблоки, кофе в чашечках. Каждый подходил, брал чашечку в руки и прохаживался вдоль картин, рассуждая об искусстве мастера. Рита взяла яблоко, смачно грызла.

В большом зале горели софиты, телевидение собиралось снимать.

Различила Рита и самого художника: его все били наотмашь по плечу, а он улыбался. «Ну, старик!..», «Прорвался!», «Пустили козла в огород!», «Да уж думал, до конца дней мне ошиваться в передней искусства, да вот, вишь, впустили в залы!», «Теперь попробуй тебя вытолкай!..»

Как только он остался один, Рита тут же к нему повернулась:

— Простите, а нельзя сделать заказ? — и ярко улыбнулась.

— Ваш портрет? — заинтересовался художник.

— Нет. Портрета я не заслуживаю, — скокетничала Рита. — Заказ такой: взять, например, отрез ткани и весь его сплошь расписать деньгами, купюрами в натуральном виде. У вас деньги здорово получаются.