Татьяна Набатникова - Город, в котором...

«Вот пристал!» — шептала Рита, когда он наконец ушел. Но через день он опять явился, этот докучливый старикан. Я, говорит, вспомнил, ваш отец мне несколько раз упоминал фамилию того, кто его туда упек, — а я забыл. Все хожу и думаю, а вспомнить не могу. Рита уже боялась выражать приветливость — себе дороже. Она раздраженно сказала: «Ну а если бы вы даже вспомнили эту фамилию — что бы я с нею делала?» — «Не знаю…» Рита усмехнулась. Тогда он потерянно сказал: «Я вижу, и вы как все: готовы свалить все на одного человека. Дескать, всё — его рука. А это не так! За каждый отдельный случай ответствен отдельный человек. Я не поверю, что благородного человека какая бы то ни было рука заставила делать подлость. Скорее, он сам бы умер. Значит, и отвечает каждый отдельный человек…» Вот уж Рите до лампочки было, один ли виноват, несколько или все сразу. И вообще, о чем тут говорить? «Ну, а я-то при чем? Я-то что могу теперь сделать?» Он печально так на нее посмотрел: он не знал, что она может сделать, но был убежден, что все-таки что-то должна сделать — взволноваться хотя бы. А Рита считала: их время — это их время, прошедшее, а у нее свое — и оно будущее. Никакой связи она не видела. Своя-то жизнь — и та делится на серии, на блоки, ничем один с другим не связанные: кончил, жить одну жизнь, начал другую — в другом месте, в другом состоянии, с другими средствами. А неугомонный этот человек через два дня бросил в ее почтовый ящик записку: «Его фамилия Скрижалев. Я вспомнил. Извините»: Рита записку выбросила. И тогда, на День энергетика, она не знала фамилии Прокопия, и когда он улепетывал из ее жилища (Юрка был в ночную смену, но все равно мог прийти, он ведь только дублировался, Рита страшно рисковала, ведь он на банкете догадался, и подтверждение этому она получила потом еще раз, когда они переехали в новую квартиру: после новоселья они с Юркой остались наконец одни, забрались вместе в ванну, смеясь и плескаясь, и бегали вдогоняшки по квартире: из одной комнаты в другую, потом в кухню — и надо же! — никаких соседей, смейся и визжи, и Юра изловил ее в охапку, затихли, отдышиваясь, Юра с преступным замиранием позвал: «Ритка!..» Вспорхнул ее взгляд, оробел, а Юра молчком напирал на этот взгляд, испытуя его на крепость. «Смотри у меня, Ритка!» — счастливо пригрозил. Значит, что-то он имел в виду?), и вот, когда Прокопий улепетывал из ее жилища, она все еще не знала его фамилии, да и он не знал о ней ничего, кроме имени. И потом, как оказалось, совершенно занемог от этой посылочки из недостижимой страны — юности. Рита для того все это и устраивала — чтоб знал, ЧЕГО У НЕГО НЕТ! А он там совершенно обезумел по ней. Спохватился — даже адреса не знает, фамилии — настолько абсурдным казалось продолжение. Ну, разовое приключение из ряда вон, подачка судьбы, однократный подпрыг — но вот ты приземлился — что ж тебе не идется дальше спокойным шагом, чего ты снова подскакиваешь?

А надежда на безумный шанс все же пересиливает здравый смысл — и оказывается права.

Заслал в командировку верного человека: разыскать такую-то женщину с упругим именем Рита, жену незначительного вахтенного инженера, живут в двухэтажном домишке, в коммуналке. Разыскать и передать ей только одно: номер его кабинетного телефона, минующего секретаршу. А дальше — как она захочет. Задача верного человека осложнилась тем, что больше Рита, жена вахтенного инженера, не проживала в коммуналке. Она в аккурат в это время праздновала новоселье. Еще стояла в дверях разъяренная жена Семенкова и, остервенело показывая пальцем на мужа, кричала, что это он, он украл у Путилина магнитофон, и тут, конечно, взялся за дело самый решительный из всех — Горыныч, — вечно он вперед других знает, что делать, — и увел ее. А интересно, правда ли Семенков спер? А что, он мог. Тогда на Новый год (вместе встречали, Юрка еще только устроился на станцию работать, Семенков ему много помогал, и подружились), так в Новый год за столом Семенков, значит, и рассказывает: «…Это мы сидим как-то с Пашкой у проходной моторного завода, ждем Игорька. Ты помнишь Игорька? — спрашивает жену. — Впрочем, нет, ты его уже не застала. Ну, короче, сидим ждем, а из проходной вышли две девочки, остановились и что-то ищут в сумочке. Против нас как раз. Ну, мы к ним подвалили: то, се, мол, девочки, мы, говорим, инженеры. А на мне как раз белый костюм, ну, помнишь, немецкий был, ты его застала, должна помнить! Ну, тары-бары, сели в троллейбус, про Игорька че-то забыли. Пашка меня локтем: давай, мол, деньги сюда. А денег — трояк на двоих до получки. Ты че, говорю! А он: давай-давай! Ну, я дал. Приехали к этим девочкам. А у них дом небольшой такой, с балконом. Пашка и дает им трояк: вы, мол, девочки, сбегайте купите конфет, то, се, чай будем пить. А сам вышел на балкон, проследил — девочки потопали к магазину. Он тогда заходит, открывает буфет, достает серебряные ложки, сует по карманам, проигрыватель берет под мышку и — пойдем, говорит. Ты что, говорю, положи назад, ты чего делаешь! Пойдем, говорит, пойдем! Я опять, а он — пошли, и все. Ну и ушли. А ложки эти сдали аж по восемь рублей за штуку!»