Алексей Варламов - Все люди умеют плавать (сборник)

Там в этой комнатке происходила кульминация, к которой он шел целую неделю. Он читал теперь со студентами Бунина и Набокова и спрашивал их о физической любви, они терялись и не знали, что ответить, а профессор смотрел вокруг безумными глазами и, забыв о том, что перед ними сидят иностранцы, отчаянно жестикулируя и выпаливая слова, рассуждал о том, что значит русский Эрос. В эти минуты он становился прекрасен и юн, и студенты слушали его как завороженные, не понимая смысла, но следуя мелодии его речи. Одна только Лара равнодушно молчала. Но профессору одного ее присутствия было довольно — он не сводил глаза с ее высокого бюста — чешка вдохновляла его.

— В чем дело, Лара? — спросил он однажды строгим тоном.

Она презрительно промолчала.

— Если ты будешь пропускать семинары, я скажу, где ты зарабытваешь деньги, — прибавил он в ярости.

— А я — откуда ты это узнал. Хочешь, чтобы я приходила, плати.

— За что? — изумился он.

— За то, что я не привыкла ничего делать бесплатно.

К весне Поздоровкин отказался от квартиры и переехал в скромное общежитие с общей кухней, ванной и туалетом. Это не соответствовало ни его зарплате, ни статусу, но профессор объяснил, что его семья в России нуждается, и объяснение было принято. Безумие не проходило, а нарастало, и постепенно его отношение с Ларой превратились в какой-то сложный ритуал.

Он приезжал в Гент — это бывало всегда по субботам — на одном и том же поезде и через весь город от вокзала шел пешком мимо музея с картинами Босха, мимо старинного университета, громадного собора святого Петра, по торговым улочкам, пересекая каналы и площади и так приходил в Розовый квартал. По мере приближения возбуждение его нарастало, и он не видел вокруг ничего — все лица смешивались, терялись здания и площади; он был одержим лишь одной страстью. Наконец впереди мелькали огни квартала. Негритянки уже привыкли к нему. Первое время они еще надеялись заманить чудного и щедрого бородача с поблескивающими глазами к себе и даже легонько постукивали пальцами по окнам, когда профессор проходил мимо, но вскоре перестали воспринимать его как потенциальную добычу и смотрели равнодушно, как смотрели на шмыгающих по переулкам подростков-турков с черными живыми глазами. Профессор проводил у Лары час или полтора, а потом умиротворенный шел гулять по Генту.

В эти часы он думал о том, что вся его профессорская деятельность была исполнена некоего фаллического значения. Руководя студентками и аспирантками, проводя с ними занятия и консультации, он оплодотворял их своей умственной энергией и от этого оставался один шаг до физической любви. По сути, вся его научная школа представляла собой один большой гарем, и Лара была в нем любимой наложницей, через которую он обладал остальными женщинами. При этом он никогда не задумывался о том, что до него или после него в комнатку к Ларе приходили мужчины. Он то ли упускал, то ли гнал эту мысль прочь — во всяком случае его постоянство предохраняло чешку от случайных столкновений. Она знала время его приходов и в эти часы никого кроме него не ждала.

Но однажды приблизившись к заветной комнате, он увидел закрытую штору. В животе у профессора тоскливо заныло, он отступил на шаг, и ему почудилось, что негритянки посмотрели на него сочувственно, а одна несмело улыбнулась: дескать, дело житейское, иди ко мне. Поздоровкин покраснел, подскочил к двери и постучал. Но никто не открыл ему. Он отошел в сторону и стал ждать. Сколько так прошло времени, профессор не знал. Мимо проходили люди, проезжали большие красивые машины, едва вписывавшиеся в узкие закоулки квартала, опускались и поднимались шторы в соседних комнатках. Ему казалось, что он стоит здесь целую вечность.

Наконец Ларина дверь распахнулась, и оттуда вышел низенький смуглый человечек с большими красными губами, на которых блестели остатки жира. Вне себя от ярости профессор схватил его и стал бить по лоснящимся губам. Негритянки за окнами завизжали, со всех сторон набежали турецкие мальчишки и, тяжело дыша, уставились на Поздоровкина. Кто-то засвистел. Лара смотрела из окна на своего преподавателя равнодушно, как манекен. Мужичок вопил на неизвестном Поздоровкину наречии и закрывал лицо от побоев. А озверевший Михаил Петрович не мог остановиться и вкладывал в эти удары всю свою ненависть к этому чистенькому упорядоченному миру, к своим урокам разговорной речи и обиженной юности — он мстил за себя и никогда не испытывал столько наслаждения, сколько в эти минуты. Но наслаждение было недолгим — вдруг словно из-под земли появилась полицейская машина, Михаила Петровича скрутили и отвезли в полицейский участок.