Со временем безмятежное течение здешней жизни странным образом подействовало на впечатлительного преподавателя. Шальной ли воздух Европы или возраст, о котором справедливо свидетельствует известная пословица насчет седины и беса, но чем больше профессор здесь находился, тем больше сожаления у него вызывала жизнь, проведенная за железным занавесом. Причем это сожаление касалось не политических или культурных ограничений, которые на самом деле ничуть его и не затронули, но совершенно иных вещей. Михаил Петрович вспоминал молодость, строгое воспитание, застенчивость и плотскую муку юношеских лет. Вспоминал томительные часы в университетской библиотеке, когда корпел над учебниками, а рядом сидела в тесной кофточке его однокурсница из Вологды, но у сталинского стипендиата и мысли не было давать ход естественным желаниям.
Это было давно, профессор женился, родил двух дочерей, создал вокруг себя научное направление и, вероятно, мог считать жизнь удачной и счастливой, но именно теперь возникло у него отчетливое ощущение, что лишения юности есть совершенно невосполнимая категория и никакими дальнейшими жизненными достижениями не могут быть возмещены.
Мысли эти были нехорошие и лукавые, профессор гнал их прочь, но все было слишком непривычно вокруг, не было ни жены, ни дочерей, ни учеников, и он чувствовал себя не отцом семейства, не солидным профессором, а пожилым и повидавшим виды эротоманом, знающим толк в женских прелестях, и украдкой поглядывал на студенток совсем не преподавательским оком. Справедливости ради надо сказать, что привлекательные девицы встречались в Бельгии нечасто. У Михаила Петровича, чего бы это ни касалось — искусства, пищи или женской красоты — был отменный вкус, а ни фламандки, ни валлонки женственностью не отличались, были однообразны, похожи друг на друга, сдержанны, деловиты и суховаты. Но было у него в группе одно необыкновенное лицо. То была довольно высокая светловолосая девушка с черными выразительными глаза, на которую он тотчас же обратил внимание, и потому что у нее была такая эффектная внешность, и из-за ее пастернаковского имени — Лара. Была она чешкой и в Бельгию приехала недавно.
Догадывалась ли Лара о его интересе или нет, Михаил Петрович не знал. Он во всяком случае был достаточно благоразумен, ни о каком флирте со студенткой не помышлял и своей симпатии никак не обнаруживал, но казалось ему иногда, что Лара как-то странно усмехается, когда на уроках разговорной практики в череде каждодневных вопросов студентам о том, как, например, они провели выходные дни, он обращался к ней. И от этой женской усмешки бедняга медиавист терялся и краснел.
Была у Лары еще одна странность. О всех студентах знал Поздоровкин, где и с кем они живут, как подрабатывают и чем увлекаются, только она одна от ответа уходила, хотя жила в Бельгии без родителей и больше других нуждалась в деньгах. Загадочно мерцали темные глубокие глаза, вызывающе улыбались и нехотя разжимались чувственные губы, чтобы сказать несколько ничего не значащих слов на хорошем русском языке и снова умолкнуть. Лара точно для себя берегла, и ему казалось, что в их судьбах было что-то общее — оба были чужими в этом мире и вынуждены были играть неподходящую роль, чтобы оправдать свое здесь присутствие.
В середине туманной и влажной бельгийской зимы Поздоровкина пригласили выступить с лекцией в небольшом фламандском городе Генте. Благополучно посвятив слушателей в последние достижения медиавистики и получив за то гонорар, равный его месячному заработку на родине, профессор отправился на экскурсию по городу. Ему хотели дать провожатого, но Михаил Петрович не любил чувствовать себя стесненным и с путеводителем в руках принялся осматривать достопримечательности сам. Главной целью его путешествия был знаменитый гентский алтарь, находившийся в огромном соборе в самом центре города.
У Поздоровкина было очень личное отношение к этому шедевру фламандского примитивизма. Когда-то совсем юный в той самой душной библиотеке, он написал о гентском алтаре свою первую курсовую работу, имея перед глазами слеповатую и невыразительную репродукцию. Теперь алтарь предстал перед ним воочию, и, разглядывая лица святых, шествующих людей, краски и детали, он поймал себя на странном чувстве нереальности, какое возникает, когда долго чего-то ждешь и наконец это наступает. Он боялся уйти и потерять впечатление от ярких красок, столпотворения лиц, трогательной фигуры Агнца, испытывая благодарность судьбе за то, что на склоне лет она привела его в это место, но одновременно и не отделываясь от острой обиды, что все это произошло слишком поздно и в самые дорогие юные годы он был обкраден.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу