Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

— Нехорошая ночь… темная, ни зги не видать, — пробормотал Речан, крякнул и попытался сплюнуть, но было нечем.

Возчики обещались быть в четыре. Точно в четыре, но разве можно им верить? Могли заявиться и раньше. А он не желал, чтобы они в этакую рань колотили в ворота. Возчик, думалось ему, вести себя не умеет, ломится в дом, как в конюшню. Поэтому он и вышел их встречать на улицу. Стоял не двигаясь. Издали он напоминал освещенную статую.

Возы пригрохотали незадолго до четырех, освещенные желтоватым светом тележных фонарей, раскачиваемых ветром. Речан услышал их издалека, у передней пары позвякивали на сбруе бубенчики, будто лошади были впряжены в сани, хотя снега еще не было и в помине, его лишь обманчиво предвещала поздняя луна и тяжелые свинцовые тучи.

Черная темнота, резкий ветер, бубенцы, грохот кованых колес, желтоватые мигающие огоньки… И вдруг что-то Речану сдавило сердце. Словно он видел это где-то совсем в другом месте и очень давно. В голове у него путались забытые картины и отрывки давнишних разговоров, какие-то далекие, но в то же время близкие лица: отца, матери, братьев и сестер. Это длилось мгновение, и тут же он очнулся в ознобе предрассветного ноябрьского утра.

Два крестьянина в черных бараньих папахах и долгополых кожухах, коренастые мужики с усищами (первый, помоложе, приехал с батраком, второй — с сыном), сбросили с себя тулупы, спрыгнули с возов, молча потянулись и подошли пожать мяснику руку. От них несло сливянкой, и они не казались замерзшими. За ними с возов спрыгнули их помощники, закрыли тулупами лошадей и привязали им к уздечкам торбы с овсом.

Речан отворил ворота и угостил всех колбасой и сливянкой. Пока ели и выпивали, поговорили о зиме, о дороге. Возчики были из Пустого Поля, чисто словацкой деревни немного к северу от границы; деревня славилась фруктовыми садами и винокурнями. Здесь, в городе, люди с большим уважением отзывались о пустопольской сливянке, яблочном вине или сладкой грушовке. Пустопольчане возили в Паланк дрова, огромные акациевые поленья, про тамошних мужиков говорили, что их не проведешь и с ними не шути. Там держали добрых коней и породистый скот, сбивали масло, и многие торговцы маслом были родом оттуда; выходцами из Пустого Поля были и трое довольно бойких портных, также обосновавшихся в Паланке. Паланчане любили высмеивать всех деревенских без разбору, но поднимать на смех пустопольчан остерегались. Люди они были суровые, насмешек не терпели, нахала и шутника могли запросто огреть плеткой. И защитой им служила не столько репутация маслобоев, сколько их суровость. Ведь жили они здесь, на границе, искони и вытерпели многое. До наших дней сохранились искусно построенные и замаскированные семейные убежища пустопольчан времен турецкого нашествия. Туркам редко удавалось их обнаружить. Говорили, будто их начали строить еще раньше, во времена татарских набегов. Территория Пустого Поля лежала среди акациевых лесов, вдали от других деревень. Некоторые слова и выражения пустопольчан не были понятны Речану, даже в Паланке считалось, что тамошние люди не говорят, а «лялякают».

Дрова сложили, вернее, сбросили у ворот. Возчики не стали задерживаться. После работы снова поели, выпили и тут же собрались восвояси. Они торопились, им еще предстояли две ездки с дровами.

Речан закрыл ворота, запер их на засов, перелез через кучу дров, чтобы пробраться во двор, и принялся за работу. Дрова в сарай он возил на тележке. Укладывал на платформу десять — двенадцать поленьев (в зависимости от толщины), перекидывал через плечо ремень, брался за дышло и тянул тележку через весь двор, держа в левой руке фонарь и освещая себе дорогу. Ему приходилось сильно налегать. У сарая за забором он выпрягался, ставил фонарь на перевернутый ящик. Потом полено за поленом укладывал в сарае аккуратную поленницу, словно сам себя обучал порядку. Шершавая кора акациевых поленьев и большие старые колючки обдирали ему ладони. Он работал без перчаток, жалел их порвать. Трудился тихо, чтобы не разбудить не только жену с дочерью, но и Волента. Он хотел сделать все сам. Хозяину положено самому заботиться о запасах. Хозяину, и никому другому. Тележка тоже не производила особенного шума, маленькие резиновые колесики от шасси старого самолета катились без скрипа.

Холода он не чувствовал: работа и три больших стакана сливянки его разогрели. Но больше всего грело сознание собственной полезности. Когда он делал что-то для семьи, его всегда ободряло чувство уверенности в своих силах, которое посещало его не так уж часто. Если надо, с удовлетворением думал Речан, он умеет позаботиться обо всем, и на самом-то деле не такой уж он мямля, как часто кажется жене.