Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Старшина расхаживал по городу как павлин, и все загодя уступали ему дорогу, чтобы он ненароком на них не наступил, а может, и для того, чтобы иметь возможность им полюбоваться. Блащак был олицетворением безопасности, и, если он находился поблизости, люди веселее слонялись по вечерней площади или по рынку. Ведь многие жители этого захолустного пограничного города были запуганными, да и человеческий дух, огрубевший в годы войны, отнюдь не всегда отличался благородством, так сказать, порождал не одни благие порывы, но правда и то, что если уж таковой порыв пробивался на свет божий, то был наивысшего качества. Он был исключением, но в то же время и вестником того, что исстрадавшийся род людской снова рвется к высотам и в нем живет неистребимая жажда воспарить над всеми этими подвалами, окопами, кошмарами.

Блащак олицетворял безопасность, в его внушительной фигуре виделось воплощение всеобщей мечты о сохранении и защите доброго старого закона, приличного и спокойного сосуществования, мечты о покое и порядке.

В послевоенном Паланке жандармы пользовались невиданным уважением, они принадлежали к числу самых почитаемых жителей города, к новым его элементам, не дискредитированным в предшествующие годы и при прежних режимах.

Блащак со своей молодой женой после кино прохаживался по площади. В теплом вечернем воздухе был разлит запах табака. Жандарму захотелось пить. Он предложил жене зайти выпить кофе и «шприцер»: дескать, у них дома дети не плачут. Жена могла бы принять вторую половину фразы и за маленький упрек, ведь они жили больше года, а о ребенке и помина не было, но она не возразила, потому что вообще никогда не возражала, а только заботливо заметила, чтобы он не забывал, что утром заступает «круглосуточную», самую тяжелую службу, с обходом всего района. В окрестностях сейчас бесчинствовали шайки бродяг и кочевых цыган — истинное бедствие южных деревень: пока люди были в поле, они обворовывали дома и хлевы.

Блащак кивнул, но все же направился ко входу в гостиницу «Централ», куда его манили свет, музыка, дразнящие запахи и профессиональная привычка поинтересоваться, а кто там сидит и о чем идут разговоры. Он всегда делал то, что считал нужным, культивируя в себе решительность, инициативу, способность действовать и принимать решения самостоятельно, но, может быть, этим он компенсировал издержки, вытекающие из обременительной для его свободолюбивой натуры служебной субординации.

В первом этаже гостиницы «Централ» были ресторан, кафе, игорный и танцевальный зал с баром, откуда слышалась музыка: рояль, скрипка, контрабас, ударник, кларнет, саксофон.

В полупустом ресторане грохотал вентилятор, вешалки были заняты шляпами и прогулочными тростями пожилых господ, которые здесь проводили довольно много времени над пузатыми кружками пива и с вечерней сигарой. В конце длинного помещения стояла оцинкованная разливочная стойка. Официант, разливающий пиво и вино, в белой куртке, прилизанный (его темные волосы, разделенные на прямой пробор, пахли ореховым маслом), слегка опирался о встроенную в стену полку, уставленную всевозможными стаканами, кружками и бутылками. Казалось, что они стоят в два ряда — оптический обман создавали сверкающие за ними зеркала. Официант немного устало, но спокойно, как это бывает незадолго до закрытия, смотрел в окошко в двери, за которым видел кухню и легко одетых судомоек. Временами он как будто выбирал себе одну из них. Из-за дверей доносился звук текущей воды, звон приборов и тарелок. Сегодня подавалось обычное блюдо: довольно старая картошка, немного уже подпорченная, горячий шницель и маринованные огурцы, после которых хотелось пить пиво, хотя бы и слабенькое, послевоенное, которое сюда привозили с пивоваренного завода в Выхни.

Столы в биллиардной были освещены низко опущенными люстрами, как в армейских штабах. Вдоль стены тянулся ряд шахматных столиков с собственным освещением и крепкими кожаными креслицами. Здесь было дымно, но уютно, приятно случали биллиардные шары. Говорили об игре, скупо и потише — о торговле и политике. Завсегдатаи были слишком солидны для того, чтобы поднимать шум вокруг этих тем. Люди приходили сюда не за тем, чтобы выкричаться, а чтобы немного поиграть, обменяться парой подходящих, значительных слов и договориться о чем-то конкретном. Так же как в любом другом помещении гостиницы, здесь во время игры рождались обширные планы и не уступающие им торговые сделки, только здесь — абсолютно честные. Посетители зала составляли своего рода замкнутое сообщество, считая себя во всех отношениях трезвыми, умеренными и солидными людьми. Они избегали шума, говора, лавины воззваний, в вечернее время они уже не хотели иметь с этим ничего общего. Если в Паланке кто-то ходил лишь в игорный зал, это кое-что значило — такой человек считался солидным. Присутствующих здесь не волновали ни экономические, ни политические теории, их манила только практическая сторона жизни. Это были игроки, но другого рода, можно сказать, что это были реалисты чистой воды, а известно, что именно такие и способны вкушать всю прелесть игры. Риторические способности имели успех в кафе, необузданный «кутеж» послевоенных нуворишей — в баре, в распивочной и в игорном зале второго этажа. Здешние тоже умели гульнуть, но не делали этого публично, интрижки с дамами вели шито-крыто и предпочитали лепить сотенные на потные лбы цыган в частных винных погребках.