Уильям Стайрон - Уйди во тьму

— Милтон, — произнес он, — я и сказать вам не могу, как мне вас жаль. Я хочу, чтобы вы знали, что если я чем-нибудь…

— Нет, — сказал Лофтис, поведя рукой, — никто ничего не может тут поделать. — И, нагнув бутылку, стал пить.

— Я могу помочь вам, — сказал Кэри, — немножко. Я не знаю, насколько я сумею вам помочь, и я знаю, как вы относитесь… к разным вещам. Я не хочу, чтобы вы уверовали в меня или даже в Бога, если вы этого сейчас не чувствуете. — Он умолк, очень осторожно отодвинул бутылку от лица Лофтиса, сидевшего напротив него как испуганный ребенок, сосущий соску. — Послушайте, я не полный болван в таких вещах, но почему бы вам на время не перестать думать об этом? Хотя бы сегодня. Послушайте меня минутку, пожалуйста, Милтон?

— Я лишился моей девочки, — сказал Лофтис.

— Я знаю. Я…

Лофтис посмотрел в сторону, уткнувшись лбом в руку.

— Не говорите мне, — тихо произнес он, — что так рассудил Господь или какую-то другую чепуху. Я лишился моего ребенка. Я должен…

— Милтон, — прервал его Кэри, — у нас не так много времени. Скажите мне. Скажите, почему вы хотите вернуть Элен? Разве вы не понимаете? В этом загвоздка. У вас почти в руках ваше спасение. Элен это знает. Она по-прежнему слишком горда. Вы должны пытаться и снова пытаться, и заставить ее понять, насколько вы необходимы сейчас друг другу. Разве вы этого не понимаете, Милтон?

— Я пытался, — апатично произнес он. — Я пытался. Что еще могу я сделать? — Голос его звучал устало и безразлично, но не без оттенка надежды. Он снова взял свое пиво и сделал большой глоток. — Она безумна. Больна. Я весь выложился. Что еще я могу сделать?

— Скажите ей сейчас.

— Я боюсь.

— Боитесь чего? — спросил Кэри. — Боитесь, что она не станет?..

— Да. Боюсь, что она не скажет «да».

— Прочистите себе мозги, Милтон. Почему вы хотите, чтобы она снова была с вами? Вы должны быть уверены, что это не только реакция на все… на все это. Почему вы хотите снова быть с ней? Загляните в свою душу.

Лофтис молчал. Вокруг них складками шерсти висела страшная послеполуденная жара; по дороге мимо них проехали два автомобиля-развалюхи, оставив позади себя хвост жирного голубого дыма, который взлетел по течению ветра и опал, исчез среди сосен. Пересмешник запел в лесах и перестал. И Кэри с Лофтисом сразу услышали всхлипы, хрипло доносившиеся из кабинки, где была Долли, но это тоже вдруг прекратилось. Над ними вращался четырехлопастный деревянный вентилятор, а, перекрывая его хлопки и шуршание, из радиоприемника неслась музыка — унылая слащавая похоронная песня о вере и скорби.

— Так вот, — сказал Лофтис поворачиваясь снова к Кэри, — я какое-то время старался. Старался почти целый год. Потом была свадьба Пейтон…

Кэри кивнул. Он слишком хорошо помнил эту свадьбу.

— Я просто не мог этого вынести. В тот день я ушел из дому и теперь сожалею об этом, поскольку я не понимал, что порядочность не дается тебе автоматически, а ты должен бороться за нее, как, я полагаю, ты борешься за любовь. Как-то раз Элен сказала мне, будто вы говорили, что за любовь надо бороться. Сейчас я полагаю, я это знаю, но слишком поздно. — Он на секунду взглянул на Долли и снова перевел взгляд на Кэри. — Итак, я ушел, и даже тогда это было слишком рано: я не понимал, что тот день был просто порогом на пути. Я достаточно боролся. Я был нетерпелив, в пятьдесят один год я, как сопливый мальчишка, горел нетерпением избавиться от единственного существа на свете, которое стоило иметь рядом, — больная или нет, безумная или нет, она единственная стоила пятидесяти одного и больше годов жизни и была все еще хороша для меня, как прекрасный цветок розы… — И он заплакал.

— Я понимаю, — сказал Кэри. — Я понимаю…

За мистером Каспером хлопнула затянутая сеткой дверь. Он вошел и встал рядом с Долли, глядя вниз, на Лофтиса.

— Теперь мы готовы, — мягко произнес он. — Мне ужасно неприятно. Никогда у меня такого не было…

Лофтис со стоном поднялся на ноги.

— Милтон, — сказала Долли, коснувшись его.

Он не обратил на нее никакого внимания. Кэри тоже встал. На западе прокатился слабый рокот грома. Дневной свет на минуту исчез, комната наполнилась холодными зелеными тенями. Из загроможденного угла помещения, где сидела Элла или откуда она сейчас появилась — этакий квадрат кружев и черного траура — и заковыляла к ним, вдруг возникли и загремели гитары, все громче, словно перебираемые пальцами струны приобретали дикую, скорбную силу, а голос — женский — трагический экстаз.