Альфонсо Микельсен - Избранные

…Не лучше ли бежать из полумрака завораживающей сельвы? Вновь вернуться в бескрайние равнинные просторы, выйти к свету и остановиться там?

В этом мире стремление сделать соучастником своих личных проблем лиц противоположного пола было неудержимым. Врачи и адвокаты Ла Кабреры об интимной жизни своих клиентов имели намного больше сведений, чем познаний в собственном ремесле. В атмосфере исповедей, сплетен, доверительных признаний мало кого могли интересовать истинные духовники. Изо дня в день, точнее, в каждое воскресенье, когда мы собирались вместе, наши подруги рассказывали нам в мельчайших деталях о своей частной жизни. Здесь было все: и несбывшиеся желания, и мечты, и отзвук соперничества мужей в торговле и делах, и тысячи иных любопытнейших сведений, истоком которых всегда было ущемленное самолюбие. За всеми проблемами просматривалась еще одна: секс.

Католическая церковь была в курсе положения дел и, видимо, как-то стремилась его исправить. Как раз в те дни приходская газетка «Вида дель альма» («Жизнь души»), издаваемая модным здесь церковным приходом, пролила кипящее масло на открытые раны. Газета передавалась в клубе «Атлантик» от столика к столику, и чтение ее вызывало не раз взрывы смеха. Под заголовком «Не исповедуйтесь чужим — вам это невыгодно!» газета писала, в частности: «Мы хотим напомнить девушкам и дамам нашего прихода, что святая исповедь установлена от бога. Через исповедь, и только через исповедь своему священнику вы можете завоевать благодать божию — и к исповеди лишь своему падре вы обязаны прибегать, когда испытываете сомнение и душевные колебания».

Мерседес не устояла перед искушением превратить меня в своего «духовника». Это произошло во время второго заседания военного трибунала, разбиравшего дело генерала Бельо, обвиненного в заговоре против правительства.

Какое я имел отношение к этому процессу? Но необходимо побыть некоторое время в кругах Ла Кабреры, чтобы понять это. Точно так же прежде я считал себя обязанным вместе с друзьями присутствовать на открытии моцартовского фестиваля в Зальцбурге или с Линдингом и Монжеласом — в «Гранд-отеле» в Церматте, когда начинался сезон. А в этой стране, где самым большим традиционным праздником было рождество, мне приходилось участвовать вместе с друзьями на светских «зрелищах». В иные годы одним из наиболее популярных праздников был бал-маскарад в пользу Красного Креста, либо — университета «Атлантида», либо — детей, пострадавших от полиомиелита. В другие годы балы и приемы следовали один за другим в честь возвращения в страну очередной супружеской четы, которая, прожив длительное время за рубежом, тем не менее не теряла расположения своих местных друзей. В таких случаях забывались фамилии, все обращались друг к другу лишь по именам: Диего и Мария, Алехандро и Эва, Мигель и Беатрис, Альберто и Эмма или Энрике и Элиса…

…Так же рабочие в сельве называют отобранные ими для обработки стволы деревьев-каучуконосов: «крокодил», «крест», «плакса»…

В тот год событием, открывшим «сезон», были заседания военного трибунала по делу генерала Бельо, министра обороны.

— Бедная Сарита, она так волнуется из-за этого процесса, — однажды сказала мне Мерседес. — Бедняжка просила всех нас, своих друзей, присутствовать на заседаниях, чтобы создать атмосферу, благоприятную для отца.

— Но я — иностранец! Не думаю, чтобы мое присутствие в трибунале могло сыграть какую-либо роль, — возразил я.

— Неважно, — ответила Мерседес. — Пойдемте с нами. Уверяю вас, зрелище стоит того, чтобы на нем побывать. Хотя бы ради туалетов. Ведь в суде соберется весь свет!

…Когда в пампе на стадо нападает пума, быки сгоняют коров в середину, а сами выстраиваются вокруг, выставив острые рога…

Форма, в которой Мерседес высказала свое предложение, была из тех, против которых невозможно устоять: я вынужден был согласиться.

Заседание трибунала, происходившее в здании военной академии, напоминало открытие оперного сезона в Европе. Меня окружал цвет Ла Кабреры. На сцене, то есть на трибуне, разместились те, кто должен был судить генерала Бельо. Все в парадных мундирах, увешаны орденами и медалями; перед судьями лежала большая книга. Как я мог догадаться — кодекс военной юстиции. Генерал Бельо, похожий на героя-любовника из испанских оперетт — орлиный нос, небольшой рот, безукоризненный гражданский костюм, — сидел несколько ниже, рядом со своим адвокатом. Напротив него расположился полковник, выступавший на процессе в качестве обвинителя. Военные, за исключением самого Бельо, который то и дело раскланивался с кем-то из публики, чувствовали себя довольно стесненно среди «сливок» аристократии. «Свет» явился сюда в порыве солидарности, чтобы поддержать одного из своих. Дирижером этого грандиозного оркестра выступала дочь генерала, ныне жена одного из тех «избранных», перед именами которых с детства открывались все двери и без ведома которых на территории страны не смел шевельнуться и листок на дереве! Изящная, выхоленная Сарита, как в театре, указывала место прибывавшим зрителям.