Уильям Уортон - Пташка

Есть одна связанная с птицами вещь, которую мне бы хотелось выяснить, а именно, их плотность, то есть отношение веса к объему. Я надеюсь ее узнать с помощью этой мертвой птички. С живыми мне что-то не хочется проделывать подобные опыты.

Сначала я наполняю стакан водой до краев, ставлю его на блюдце, а затем кладу в него мертвую птичку. Погружаю ее полностью в воду. Часть воды переливается через край и оказывается в блюдце. Я наливаю эту воду в стеклянную банку, чтобы отнести в школу и там точно измерить, сколько ее. Заворачиваю птицу в тряпочку и вместе с банкой ставлю в коробку, в которой обычно ношу в школу бутерброды.

В кабинете физики я чувствую себя как дома, и там есть все, что мне нужно для опытов. Я взвешиваю птичку, а затем делю полученный результат на объем вытесненной воды. Просто поразительно, какие они легкие, эти птицы!

На следующий день я проделываю нечто подобное над самим собой. Наполняю ванну наполовину, отмечаю уровень воды, потом залезаю в нее, полностью погружаюсь и отмечаю, насколько вода поднялась. Определяю высоту подъема и размеры ванной. Это позволяет мне узнать свой собственный объем. Тщательно взвешиваюсь и делю вес на объем. Получается, что моя плотность чертовски больше, чем у птиц. И что с этим прикажете делать?

Вечером я засовываю мертвого птенца в бутылку со спиртом, который я стянул в школе, и прячу ее под носками в том же ящике, где хранится «болтун» — неоплодотворенное яйцо. Мне приходилось читать, что кости у птиц полые, и я хочу посмотреть, как это выглядит. Еще пишут, что у птиц есть воздушные пузыри, как у рыб. Интересно, удастся ли мне найти что-то подобное. Сейчас я, однако, сделать этого не могу: как бы я тогда смотрел Пташке в глаза.

Другие птенцы покидают гнездо без происшествий и, как и птенцы из предыдущего выводка, начинают учиться летать. Я готов наблюдать за ними часами. Как правило, я сижу недалеко от вольера и гляжу на них в бинокль. Его я привязал к спинке стула, перед которым стою на коленях, потому что если все время наклоняться к нему, то начинает жутко болеть спина. Должно быть, я при этом похож на религиозного фанатика, который молится весь день напролет.

Бинокль позволяет сосредоточить все мое внимание только на одной птице и подолгу наблюдать за ней. Мне так хочется узнать, о чем она думает. Порой спустя какое-то время у меня появляется чувство, будто я сам становлюсь птицей. Проведя в таком состоянии часа два-три, я спохватываюсь и с недоумением оглядываю себя и свою комнату: то, что я вижу, кажется мне странным. Все в ней такое неестественно большое, даже огромное, и все это словно наваливается на меня. Лишь через несколько минут мне удается окончательно прийти в себя.

За птенцами наблюдать просто, потому что они летают по клетке не так быстро. Я все пытаюсь понять, чем различаются взмахи их крыльев во время полета и во время кормежки. Похоже, когда их кормят, они приседают, касаясь пола, и прогибают спинку, а крыльями машут практически без участия грудных мускулов. Когда же они пытаются летать, то все происходит наоборот. Они рывком устремляются ввысь, вынося предплечья вперед и при этом быстро и мощно отталкиваясь от пола. Выглядит так, словно они карабкаются по канату. Я беру это себе на заметку и, выйдя во двор, долго бегаю кругами, выполняя это упражнение.

Оно мне действительно помогает — теперь запрыгивать на насест у меня получается гораздо лучше. И я при этом уже не падаю. Могу подпрыгнуть, повернуться в воздухе на сто восемьдесят градусов и приземлиться, глядя теперь уже совсем в другую сторону. Могу подолгу сидеть на корточках на насесте, прижав локти к бокам, словно это крылья. Сидя на корточках, я начинаю чувствовать себя птицей.

Я проделываю все эти упражнения поздно вечером во дворе где-то по часу, да еще машу руками, как крыльями, полчаса утром и еще полчаса перед сном. При этом закрываю глаза и пытаюсь представить себе, что лечу. Стараюсь уловить и передать рукам ритм полета. Если бы мне удалось получше разработать лопатки и немного подкачать бицепсы, а затем усилить трицепсы, а также трапецеидальные и дельтовидные мышцы, то я смог бы вырабатывать большую подъемную силу. Так что я продолжаю упражняться: прыжок — взмах, прыжок — взмах, и понемногу продвигаюсь вперед.

В комнате я продолжаю в том же духе, только делаю это на сложенном вдвое ковре и сняв обувь, чтобы не услышала мать. Она и так задает подозрительно много вопросов о моих прыжках на насест, хоть я и говорю ей, что это упражнение, которое мы разучиваем в школе на уроках физкультуры. У меня такое чувство, будто она докапывается до чего-то. И я все гадаю, как бы придумать такую уловку, которая примирит ее с птицами.