Уильям Уортон - Пташка

Я сплю рядом с Харрингтоном. Старина Харрингтон обучался по программе АПСП, пока ту не прикрыли, и заработал «траншейную стопу» зимой в Арденнах. На фронт он вернулся две недели назад. Он не дурак и видит, что я вот-вот сломаюсь. Перед тем как нам сняться с передовой, он вызывается командовать за меня чертовым патрулем, в который я должен идти вместо Моргана. Трудно придумать больший подарок, чем командовать чьим-то чужим патрулем. Харрингтон родом из Калифорнии. Никогда еще не видел парня с такими нервами, как у него. Он бы уже давно был командиром взвода, если бы медики не привязались к его «траншейной стопе».

И вот мы сидим в резерве, и я день за днем исхожу на дерьмо, жду и благодарю Бога за каждый лишний прожитый день. Затем мы получаем приказ сменить первый батальон в районе городка под названием Нойендорф. Там-то мы и нюхнули, что такое линия Зигфрида.

Ночью, за два часа до рассвета, мы продвигаемся вперед, огибая под огневым прикрытием склоны холмов. Первый батальон, который отводят с позиций, проходит мимо. Ребята приветствуют нас всякими жизнерадостными возгласами типа «Удачи вам, засранцы, она вам скоро понадобится!» или «Добро пожаловать в пекло!». Не правда ли, великолепно, чтобы поднять дух. Я сразу чувствую, как у меня начинает сводить желудок. Когда мы подходим ближе, где-то рядом начинают бить три или четыре орудия восемьдесят восьмого калибра и невесть сколько минометов. Снаряды разрываются так близко, что мы все ныряем в грязь. Над нами летит шрапнель. Даже в темноте видны черные участки, куда она попадает. Шрапнель вырывает на пастбище клочья дерна и разбрасывает их повсюду; они плюхаются вокруг нас, словно коровье дерьмо.

Мы входим в городок — там не осталось ни одного целого здания. Должно быть, его бомбили. Одна артиллерия вряд ли смогла бы сравнять его с землей до такой степени. Нас загоняют в подвал того, что еще недавно было домом. Рядом стоит церковь. Вернее, стояла. Теперь от нее остался только фасад, почти целый, но все остальное — груда камней.

Лейтенант Уолл, офицер связи из первого батальона, все еще здесь. Ричардс и я подходим к нему, чтобы узнать новости. Он объясняет, что на противоположной стороне долины стоит другой городок, который зовется Ройт. Уже начинает светать, и он указывает на несколько белых точек у горизонта, милях в полутора от нас. Ройт считается узловой точкой в этом секторе обороны немцев. Фрицы обороняют его как бешеные. В городе и вокруг стоит не меньше десятка «тигров». Говорит, патрулям нужно смотреть в оба. Его часть пробыла в Нойендорфе всего десять дней и потеряла двадцать семь человек. Он показывает, где должны быть передовые посты и как организовать сторожевое охранение. Он считает, что нам, возможно, придется атаковать Ройт, сюда стягивают всю дивизию.

Я возвращаюсь в подвал, и у меня уже вовсю крутит живот. Когда мне страшно, у меня кишка с кишкой разговаривают, а в голове становится совсем пусто. Внутри все так и дрожит. Господи, скоро заместитель командира взвода все-таки обосрется. Единственное, что, на мой взгляд, может меня спасти, — это прямое попадание.

В подвале дымно, воняет, но хотя бы тепло. Солдаты разлеглись на мешках вдоль задней стены и пытаются хоть немного поспать. В сводчатой нише у двери разведен костер, тут что-то вроде очага. Возможно, когда-то здесь хранили картошку. Вытяжки, конечно, нет, так что дым стелется по потолку, вытекает за дверь и поднимается вверх по лестнице. В районе двери дым держится на высоте каких-то четырех футов, так что нужно низко наклониться, чтобы вздохнуть, или держаться от этого места подальше. Дверной проем завешен одеялом, и единственным источником света служит огонь. Он чадит, солдаты пердят, а их грязные ноги смердят.

Я выхожу, чтобы найти сортир, и нахожу его рядом с тем, что осталось от задней стены церкви. Через ее обломки к нему протоптано что-то вроде узкой тропы. Становится все светлее, и холод чувствуется не так сильно. Часовыми сейчас Колер и Шнайдер, я вижу их в окопе у небольшого бугра. Господи, только бы не напороться на один из патрулей. Если готовится наступление, то все, должно быть, играют в бдительность и от него не отделаешься в два счета.

Я приседаю, и меня несет по-черному. Наверное, мне больше никогда не удастся просраться как человеку. Вот уже три месяца как моя задница не ощущает ничего твердого. Туалетная бумага висит на ручке саперной лопатки. Приходится подтереться раз пять, прежде чем я убеждаюсь, что теперь наконец могу натянуть штаны; встаю, застегиваюсь, потом беру лопатку и забрасываю свои фекалии мусором. В яме еще есть место; во всяком случае, до наступления как-нибудь дотяну.