Уильям Уортон - Пташка

Вскоре один из молодых самцов садится на ветку дерева, нависающую над нашим домом, и начинает петь. Как здорово слышать такое прекрасное пение под открытым небом. В его песне чувствуется простор, она звенит, улетая в вышину.

Наконец, я подбрасываю всех птенцов Перты разом. Раздается шум крыльев, и мои подопечные разлетаются во все стороны. Большинство из них возвращается к тем местам, где они бывали прежде. Как хорошо смотрятся эти желто-зеленые искорки на крыше и на деревьях. Кстати, на ветках как раз распускаются молодые листочки. Один желтый самец начинает петь, сидя на трубе нашего дома. Желтое пятнышко на фоне синего неба — каким чистым, пронзительным кажется мне это сочетание.

Теперь меня заботит, как далеко они могут улететь. Если они залетят слишком далеко, то могут не расслышать мой свист. У канареек нет соответствующего инстинкта, они не могут возвращаться домой, как голуби. По правде сказать, у них вообще почти не осталось инстинктов, которые нужны, чтобы летать на свободе.

Выждав минут пять, я свищу, и семеро из двенадцати немедленно спускаются ко мне. Они буквально падают вниз камнем и приземляются мне на пальцы, ладони и предплечья. Они прямо-таки виснут на мне; я захожу с ними в вольер, угощаю лакомствами и сажаю в их клетку. Выйдя опять во двор, я вижу, что другие пять птиц уже сидят на крыше вольера. Я снова свищу, и они тоже устремляются ко мне и садятся на мои пальцы. Таким образом, все проходит хорошо. Но мне интересно, что произойдет, если их напугает кот или ястреб. Не забудут ли они, что нужно возвращаться на мой свист, не поддадутся ли панике? Мне кажется, что следующей ночью я уже точно смогу полетать на свободе, но этого опять не происходит. Даже теперь, когда летать на свободе начали все, я по-прежнему не могу покинуть вольер.

Наступает весна, и я начинаю выпускать птиц полетать на воле каждый день. Они привыкают к этому и с нетерпением ждут, когда я снова их выпущу. Другие канарейки, которые мне нужны для дальнейшего разведения, похоже, и не догадываются, что происходит поблизости. В моем сне я почти перестаю с ними общаться: наверное, чувствую за собой вину.

Когда я открываю дверцу клетки, где живут мои летуны, они уже тут как тут, прыгают через порог и вскакивают мне на пальцы еще до того, как я свистну. Я выхожу из вольера и останавливаюсь на открытом месте, а они так и сидят на моих руках и плечах. Мне совсем не нужно, чтобы они взлетали, прежде чем я подброшу их в воздух. Если кто-то срывается с места, я свистом возвращаю его обратно. Вскоре все привыкают к этому правилу. Это как в случае с фальстартом, когда все бегуны должны снова занять исходную позицию. Мои канарейки должны не только летать в свое удовольствие, но и знать правила безопасности.

Через месяц я уже могу позволить им всем, включая Перту, летать на свободе целый час. Они помнят, что их территория ограничивается нашим двором, и никто не залетает слишком далеко. Иногда случается, что кто-нибудь улетит за наш забор, на окраину бейсбольного поля, но там нет деревьев, на которые можно сесть, так что приходится возвращаться. Одна канарейка отваживается направиться к сгоревшему амбару Косгроувов, что стоит ниже по склону холма, но вскоре возвращается обратно. Постепенно все узнают, что где находится поблизости, и запоминают приметы, которые помогают возвращаться к вольеру. Потихоньку я прихожу к убеждению, что канареек можно приучить жить на воле, как это делают голуби, в незапертом вольере, похожем на голубятню. В моем сне я по-прежнему не летаю на свободе, но начинаю понимать, в чем дело. Штука в том, что я сам мешаюсь у себя на пути.

Вся затея с полетами на воле слишком тесно связана со мной, Птахой, тем парнем, от которого она целиком зависит. Ведь это я выношу птиц из вольера, усадив их на свой палец, я подбрасываю их в воздух. Однако в моем сне я не могу вступить в контакт с самим собой, оставшимся человеком. Я могу себя видеть, но не в силах привлечь собственное внимание, так что продолжаю как бы не существовать.

Таким образом, для меня не остается шансов на то, что мне свистнут или вынесут меня из вольера. В моем сне нет другого способа покинуть вольер. Так что мне мало желать оказаться за его пределами, этого совсем недостаточно.

Тогда мне приходит в голову новая идея. Я решаю соорудить дверцу, через которую можно будет входить в клетку и выходить из нее совсем по-другому, и сделать ее на манер голубиной. Конструкция получается такая: с верхней части проема, ведущего наружу, свисают внутрь тонкие проволочки, перекрывая вход. Так что канарейка может приземлиться на досочку, являющуюся продолжением порога, и «войти», отведя назад и раздвинув проволочки. Но выбраться из клетки тем же путем уже нельзя, помешают вернувшиеся на место проволочки, которые упрутся в порог и никого не выпустят. Вопрос в том, смогу ли я научить моих канареек пользоваться таким входом?