Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Как-то вечером ей захотелось, чтобы Норман послушал свои стихотворения вместе с ней. Она все приготовит. Он приедет не поздно, Юнис сварит кофе, и они будут слушать вместе. Лежа на кровати, она сможет нажимать на клавишу перемотки вперед или назад, сколько захочет, и заснет, когда аппарат остановится автоматически. «Конечно, — добавила она, — если ему понадобится уйти до конца». Когда он пришел, она была в пижаме. Кофе был готов. Они пили, разговаривая о работе, о его и ее планах. О его жене и дочери. О работе в Голливуде, о том, что он будет делать, когда уедет из Голливуда. Мэрилин надеялась, что съемки фильма будут продвигаться вперед успешно. Она была встревожена, но полна решимости. Затем она легла в постель, Норман сел на пол, рядом с магнитофоном. Она сказала: «Я приняла снотворное как раз перед твоим приходом. Может быть, я засну, слушая твой голос. Ладно? И возможно, что я незаметно уйду, не дождавшись конца».

Оглушительный рокот мотора возвестил о прибытии огромного вертолета, который приземлился на территории киностудии «Фокс», рядом с площадкой № 14. Питер Лоуфорд выскочил из летательного аппарата, одолженного у Говарда Хьюза, и направился в гримерную Мэрилин, чтобы проводить ее к ярко-синему вертолету, который доставил ее в аэропорт Ингельвуд. Через два часа Мэрилин вылетела из Лос-Анджелеса в нью-йоркский аэропорт, который тогда еще не носил имени Дж. Ф. Кеннеди. На торжественном представлении в честь президента ей предстоит выступить на сцене перед многочисленной публикой впервые после ее легендарного выступления перед тысячами американских солдат в Корее. В самолете она пела «Happy Birthday». Как и 17 000 зрителей гала-концерта, она заплатила за вход 1000 долларов и сказала Джоан Гринсон: «Это нормально. Я столько лет плачу твоему отцу за возможность с ним поговорить. Теперь мне приходится платить за то, чтобы петь». С помощью Джоан она несколько дней репетировала свое поздравительное выступление.

Ей предстояло вновь встретиться с Джоном Кеннеди, который был одним из ее любовников. Шесть дней назад ее бывший муж, Артур Миллер, сидел по правую руку от Джеки Кеннеди на банкете в честь Андре Мальро. За почетным столом — писатели Сол Беллоу, Эдмунд Уилсон и Роберт Пенн Уоррен, художники Эндрю Уайет и Марк Ротко, музыкант Леонард Бернштейн и представители театра и кино Джордж Баланчин, Теннеси Уильямс, Илья Казан и Ли Страсберг. Мэрилин не была приглашена. Супруги Кеннеди, казалось, подчеркнули сложившееся положение в судьбе актрисы, которое она пыталась преодолеть, поселившись в Нью-Йорке и выйдя замуж за Миллера: с одной стороны, слова и культура, с другой — тело и образы.

Вернувшись в Нью-Йорк, Мэрилин Монро была счастлива, как ребенок, допущенный в общество взрослых. Она колесила по городу в такси. Она просила отвезти ее не в «Даунтаун» или «Аптаун», а «в этом направлении, сюда, туда». Город был праздником, а она — его королевой; город был шахматной доской, над которой она властвовала красотой и силой своих ходов. Она разыгрывала воображаемые партии на клетках кварталов, не зная, с кем играет. Белого короля не видно, но вокруг него организована вся игра. Другие фигуры: мать — черная королева; Мэрилин — белая королева; Гринсон — белый всадник. Или черный? Братья Кеннеди — два черных офицера. Манхэттен отомстит за нее Голливуду. Манхэттен — это больше чем воспоминание, это рассказ, история, в которой говорится о ней.

Города похожи на языки. Некоторые могут казаться красивыми, но на них никогда не заговоришь. В Лос-Анджелесе названия потеряли свой смысл. Она читала «Сансет Стрип», «Анахейм» или «Эль Пуэбло» — и видела только неопределенный цвет, указание на национальность, незаконченный маршрут. Эти названия были как в снах: они виделись ей странными и знакомыми, красивыми или пугающими, но она их не понимала. Зато непоследовательность Манхэттена заставляла Мэрилин самостоятельно становиться связью пережитого и увиденного во времени и пространстве. Даже ни с кем не говоря, она ощущала там свою причастность к жизни. Нью-Йорк был городом связей, он заставлял ее забыть о городе расставаний, бесконечных расстояний между людьми и стирающихся границ между действительностью и выдумкой.

Поздно вечером она вернулась в свою квартиру на Пятьдесят седьмой Восточной улице, а на следующее утро получила письмо от «Фокс», извещающее о расторжении контракта. На секунду она подумала, что, если бы Гринсон был здесь, все бы было не так. Но ее охватило сомнение. Разве психоаналитик, который был так дружен с Вайнштейном и Рудином, что в студии их прозвали «командой Мэрилин», наоборот, не уехал именно для того, чтобы показать «Фокс», что ему стала безразлична и ее судьба, и судьба фильма? Она была расстроена и с трудом справилась с репетициями выступления, предусмотренного на завтра. Вечером, на репетиции у нее дома, музыкант Ричард Адлер с трудом заставил ее в тридцатый раз спеть «Happy Birthday to you». Он испугался этого горя, которое слышалось в ее голосе, затрудненного дыхания, нечеткой артикуляции. Срываясь с ее губ, слова превращались в воздушную, чувственную ласку. С каждым часом ее исполнение становилось все более насыщенным сексуальностью, и когда, после Эллы Фицджеральд, Пегги Ли и Марии Каллас, Мэрилин Монро запела наконец перед толпой, она показала и спела пародию на саму себя.