Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

«Я испортила мамино платье». Поднявшись в папину спальню, я представила, как она стояла там, смотрелась в длинное зеркало, надевала серьги, застегивала цепочку. Пятно распадается на три части: большая клякса в форме листа и две капли поменьше, по бокам. Я расстегнула молнию, и платье упало к ногам. Вспомнилось, как Кэл водил руками по моей коже и говорил, что я прекрасна.

Сегодня с утра я лежу в односпальной кровати, в комнате, которая раньше принадлежала мне, в доме, который раньше принадлежал отцу. Я будто заполнена гелием — вот-вот взлечу, в любую минуту. Мне не мешало бы выплакаться, как сказала бы Тилли, но, похоже, я даже на это сейчас не способна.

Лежу и смотрю в потолок. Сегодня придет Шон. И разберет кухню на куски. Я плетусь в ванную. Солнце просачивается сквозь матовое стекло, превращая крошечные голубые плитки в мерцающие линии. Задергиваю занавеску — и они снова тускнеют.

Мамино платье лежит на полу в отцовской спальне. Оно помялось; пятна кажутся больше и темнее, чем накануне. Наверно, вчера вечером я выглядела как идиотка, разряженная по уши. Подбираю платье и засовываю его в полиэтиленовый пакет.

Открываю входную дверь и вижу его. Еще один цветок, чуть больше первого. Он сложен из газеты: мятые слова, смысл которых теряется в складках. Сердце трепещет. Как глупо. Оставив платье в прихожей, я несу цветок на кухню. Может, его положили на крыльцо еще вчера? Я ведь даже не посмотрела: думала, что подарков больше не будет. Вода вскипела, но я не завариваю кофе. Сижу за столом и смотрю на цветок. Насидевшись вдоволь — не знаю, сколько точно, — я встаю и подхожу к своим саженцам. День ото дня они растут, крепнут. «Бумажный цветок совсем легкий, его можно положить сверху, не повредив их». Поднимаю хлипкий пластиковый поддон и придерживаю его одной рукой, другой открывая дверь в сад.

Опускаюсь на колени возле узкой полоски земли под окном кухни, ставлю поддон рядом и выдергиваю все сорняки и растения с грядки. Земля набивается между пальцами, застревает в складках кожи. Наконец все готово — земля стала чистой, на дорожке скопилась куча ненужной зелени. Я пересчитываю саженцы, хотя и так знаю, сколько их там, и делаю пальцем в земле двадцать три углубления. Выкапываю ростки из лотка — белые корни, хрупкие стебли — и пересаживаю в новый дом. Едва я опускаю первый из них в углубление, мне вдруг хочется остановиться, вернуть саженец на место и унести поддон обратно. Но уже слишком поздно, и я продолжаю свою работу. Вот наконец на грядке передо мной — ряд хрупких зеленых растений. Цветок из газеты я оставила на потом. Теперь я втыкаю бумажный стебель в отверстие прямо в середине ряда рассады. Он кренится набок, и я утрамбовываю землю вокруг него, пока он не распрямляется. Поднимаюсь на корточки, смотрю на грядку; ни с того ни с сего на глаза наворачиваются слезы.

Иду по лестнице, вдруг раздается звонок в дверь — и я застываю между этажами.

Скорее всего, это Шон — низенький, коренастый парень с обаятельной улыбкой. В руках у него будет сумка, набитая инструментами. Он собирается выпотрошить кухню, разнести ее вдребезги, вырвать все внутренности.

Это может быть Кэл. Нет, это точно не Кэл.

Может быть, еще какие-то люди увидели табличку о продаже? Не впущу их. Извинюсь и скажу, чтобы позвонили риэлтору: его номер есть прямо на вывеске.

А потом — да, глупость, я знаю — в голову приходит мысль: «Может, это отец?» Черный портфель в руке; длинное бежевое пальто застегнуто на все пуговицы, хотя на улице тепло. Слышу его голос — тихий ровно настолько, чтобы обратить на себя внимание. «Представляешь, ключи потерял. Чертовски досадно. Наверно, совсем стариком становлюсь», — скажет он, а я рассмеюсь — мол, я знаю, что ты вовсе не старый, ты будешь жить вечно.

Захожу в прихожую и вижу тень за стеклом: человек явно ниже отца. Да и папа никогда не забывал ключи.

Собираюсь уже открыть дверь, как вдруг снова раздается звонок — громкий, резкий. Я вздрагиваю, вспоминая о том звонке, который Си купила для отца, и о кнопке на прикроватном столике, рядом с розовой губкой на палочке. В глазах щиплет от слез. Упорный он был, стервец, — такой же, как мы все.

На пороге стоит низкорослый, нездорово худой мужчина. Мокрые волосы неровно обстрижены, ему надо бы побриться. Кожа вокруг серых глаз вся в морщинах. Где-то я его уже встречала.

— Я… — Голос у него тихий, похожий на крылья мотылька, рассыпающиеся в пыль.