Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

Кладу одну руку на косяк, а вторую держу на защелке, но не закрываю дверь. Чувствую затхлый, чуть сладковатый запах немытой кожи и грязной одежды. Эту вонь я ощущала и раньше: в метро, на автобусных остановках, в углах библиотеки — везде, где можно постоять минутку и тебя никто не тронет.

— У меня тут… я хотел…

Мужчина протягивает руку. В раскрытой ладони лежит чашечка розы. Она уже почти мертва; кремовые лепестки пожухли, потемнели по краю, будто подгоревшая бумага. Мужчина прочищает горло, но молчит. «Считаю до десяти», — думаю я. Отец часто говорил мне: «Так, Алиса, все. На счет десять чтоб была тут. Раз, два, три…»

— Я нашел ее, — говорит незнакомец. Его зубы пожелтели, один из передних сломан по диагонали. — И подумал о том, как кто-то собирал розы в поле, обрывал с них шипы. — Кашлянув, он бросает на меня взгляд: синий отблеск в глазах.

Ну конечно! Я вспомнила.

— Вы были на похоронах, — говорю я.

Лицо мужчины на секунду искажает страх, словно его поймали на краже. Он поворачивает голову, и я вижу тонкий белый шрам, идущий вниз от уголка правого глаза.

— Вы же были там, правда?

— Потом кто-то разрезал целлофан на квадраты, положил по шесть роз в центр каждого из них, связал концы упаковки и приклеил к ней скотчем пакетик с подкормкой для цветов, — продолжает незнакомец.

Он точно был там. В церкви, а потом еще возле дома. Хотя, может, я просто себя накручиваю. Может, он один из тех любителей похорон, что выбирают имена из некрологов и приходят, чтобы напитаться эмоциями и бесплатно напиться. Все, что мне нужно сделать, — это закрыть дверь. Вот только почему-то не хочется.

Смотрю на розу в ладони, и в памяти всплывает образ Кэла. Однажды он пришел в мой офис с роскошным букетом красных роз. Я отрезала головку у одной из них и положила ее между страницами книги, как школьница. Она у меня до сих пор хранится где-то — во всяком случае, я ее не выбрасывала.

— Вы знали моего отца?

Незнакомец опускает глаза. На нем потрепанный вельветовый пиджак и еще более потрепанные брюки. Си захлопнула бы дверь сразу, как только открыла. Тилли улыбнулась бы, сунула в руку пятерку и тоже закрыла дверь. Но в нем чувствуется что-то знакомое. К тому же если я захлопну дверь, то останусь наедине с домом, затаившимся в ожидании.

— Ты не могла бы пойти со мной? Хочу показать тебе кое-что, если ты не против, — говорит незнакомец.

Я смотрю на дорогу за его спиной. Шон приедет с минуты на минуту. На белом фургоне, с сумкой, полной инструментов. И распотрошит отцовскую кухню.

— Это совсем рядом, — продолжает мужчина. — Уголок в Хэмпстед-Хит.

Он кладет цветок обратно в карман пиджака.

Мы ходили туда с отцом, после церкви. Взбирались на Парламент-хилл с бутербродами в рюкзаке. Их готовила Тилли, а тогда она как раз экспериментировала с начинками: бри с яблоком и имбирным чатни; ветчина с консервированным ананасом, чей сладкий сок просачивался на хлеб. Отец всегда брал с собой термос: зимой он наполнял его кофе, а летом насыпал туда лед и заливал его лимонадом. Привкус напитка всегда был странный: отдавал кофеином. Папа садился на скамейку с видом на город и устремлял взгляд куда-то за горизонт. Порой казалось, будто мыслями он так далеко, что, даже если мы все вдруг исчезнем, он и не заметит. Тогда я подбегала к нему, садилась рядом и принималась громко щебетать, забрасывать его вопросами, заставляя вернуться обратно на землю — к нам, ко мне.

— Мне казалось, сейчас уже выращивают розы без шипов, — сказала я.

В глазах незнакомца загорается надежда.

— Так ты пойдешь со мной?

В памяти всплывает вид с Парламент-хилл, запах травы, прохлада ветра. Засиделась я в этом доме.

— Я вас не знаю, — отвечаю я. — А еще скоро придет Шон. Будет ремонтировать кухню.

Мужчина шаркает ногой по ступеньке, кашляя, как курильщик. Представляю, как он спит на пороге, завернувшись в грязный спальный мешок. Только вот речь у него слишком хороша для бродяги. Незнакомец смотрит на меня так, словно хочет сказать что-то очень важное, но не знает, с чего начать.

— Так вы знали моего отца? — снова спрашиваю я.

Он вздрагивает.

— И поэтому вы здесь?

Он склоняет голову набок, мол, может быть, вполне вероятно.

Я представляю, как Шон срывает кухонные шкафы, и от этой мысли мне становится дурно. Снова смотрю на дорогу, но там никого.

— Наверно, розы теперь и правда выращивают без шипов, — произносит незнакомец. А потом улыбается — и лицо его тут же преображается. И я вдруг вижу его молодым человеком, голубоглазым, полным надежд.