Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

Дикси ценил Прюитта на ринге за его быстроту, а Прюитт в свою очередь многому научился у Дикси. Очень часто они тренировались вместе. Однако Дикси был средневесом, а Прюитт выступал тогда уже в полутяжелой весовой категории.

На этот раз тренировочный бой между Дикси и Прюиттом состоялся по просьбе Дикси, которому предстояло выступать на каких-то соревнованиях в городе. По совету же Дикси в этом бою они пользовались более тяжелыми, чем обычно, перчатками, а средствами, которые защищают боксера от случайного удара в голову, они, как всегда при тренировке, пренебрегли.

Подобные случаи происходят чаще, чем можно себе представить. Прю знал это, и поэтому у него не было оснований считать себя виноватым. Еще в Майере Прю был знаком с многообещающим боксером-легковесом. Но однажды, солидно выпив, боксер пришел в гражданский зал и провел бой с одним из местных боксеров. Они дрались в новых перчатках. Ассистент противника, завязывая шнурки, забыл срезать на них металлические наконечники. В бою шнурки развязались и во время обмена ударами металлический наконечник стегнул по глазу майерского легковеса. Глаз вытек, и бедняге вставили стеклянный. На этом карьера многообещающего боксера кончилась. Такие случаи бывали часто.

Прю стоял в твердой стойке, когда нанес сильный удар в голову Дикси. Этот удар был обычным по силе, но случилось так, что и Дикси в этот момент находился в жесткой стойке. По тому, как Дикси упал словно подкошенный, Прюитт понял, что произошло что-то необычное: Дикси лежал лицом вниз и не переворачивался. Обычно боксеры, как и занимающиеся борьбой дзю-до, редко падают лицом вниз. Прю инстинктивно отдернул руку, только что нанесшую удар, а потом посмотрел на перчатку так, как обычно смотрят дети на руку, дотронувшись до горячей печи. В следующий момент Прю поспешил за доктором.

Дикси Уэллс пробыл в тяжелом состоянии около недели, но в конце концов кризис миновал. Однако Дикси ослеп. Госпитальный врач сказал, что это следствие сотрясения мозга или повреждения нерва. Прю дважды навещал Дикси, но после второго посещения больше к нему ходить не смог. Тогда они разговорились о боксе, и Дикси заплакал. Прю не мог вынести слез, которые текли из ослепших глаз.

Дикси не винил Прю и не обижался на него, просто он чувствовал себя несчастным. В тог последний раз он сказал Прюитту, что, как только станет возможным, его отправят в Штаты, в дом солдат-ветеранов или, на худой конец, в один из госпиталей для ветеранов войны. Прюитт знал несколько похожих случаев и знал, что при этом обычно бывает.

Прюитт чувствовал себя как человек, очнувшийся после долгого сна в чужой стране, в которой прежде никогда не был и языка которой никогда не слыхал, и очень смутно представляющий себе, каким образом он здесь оказался. «Почему я здесь?!» — задает себе вопрос этот человек, и сам боится ответить на него.

«Что теперь делать? — раздумывал Прюитт. — То, что случилось, никого больше не интересует. Почему же мне это не дает покоя?» Бокс никогда не был его призванием, игра на горне — вот его настоящее призвание. Почему же он здесь решил выдавать себя за боксера?

Обещание, данное матери, ничего не могло изменить, дело было вовсе не в нем. Правда, религиозное чувство, чувство долга неотступно напоминало Прюитту о необходимости выполнять это обещание. Ведь тогда он был еще мальчишкой и воспринял свои слова в буквальном их значении, не вкладывая в них особого, глубокого смысла.

«Бой на ринге, — размышлял Прюитт, — неизбежно означает причинение боли сопернику, преднамеренно и без всякой необходимости. Два человека, не испытывающих никаких злобных чувств друг к другу, выходят на ринг и стремятся побольнее ударить один другого, чтобы доставить удовольствие людям, наблюдающим за ними и далеко уступающим им в смелости. Чтобы как-то скрасить эту драку, ее назвали спортом, сделали одним из видов азартных игр». Никогда прежде Прюитт не думал так о боксе. Но чего он всегда терпеть не мог, так это быть марионеткой.

Поскольку сезон соревнований по боксу закончился, Прюитт мог подождать до декабря, прежде чем объявить о своем решении. Он мог бы молчать, наслаждаться лаврами победителя до тех пор, пока не настало бы время заявить всем о своих нравах на более высокое звание. Но Прюитт был слишком честен, чтобы продолжать обманывать людей, в то время как сам он отказался дальше служить для них марионеткой.

Сначала, когда он рассказал о причинах, побудивших его отказаться от дальнейшего участия в соревнованиях, ему не поверили. Позднее, когда стало ясно, что он говорит правду, решили, что он занимался спортом ради личной выгоды и вовсе не любил спорт, как все другие. Поэтому его с негодованием изгнали из команды боксеров. Еще позднее, когда поняли, что Прюитт не намерен вернуться на ринг, его стали уговаривать, зазывать, вести с ним душеспасительные беседы, говорили ему о том, каким хорошим боксером он был, какие надежды на него возлагались и как он всех подвел, напоминали ему о долге перед полком, стыдили его. Его буквально ни на минуту не оставляли в покое. И Прюитт решил перевестись в другую часть.