Ольга Грушина - Очередь

Приготовления были почти закончены. Он собрал свои немногочисленные пожитки и спрятал под кровать, чтобы по первому зову побросать их в сумку; обувь, правда, стала тесновата, но Степан обещал достать ему спортивные туфли точно по ноге. Даже письмо уже было написано (хотя время от времени к нему добавлялись новые страницы); он намеревался вручить его после концерта, когда Виктор Петрович проведет его за кулисы. «Вот мой адрес», — скажет он по-взрослому сдержанно, как только троюродные братья разомкнут слезливые объятия, или нет, как только они перестанут жать друг другу руки — так будет уместнее. «Прочтите это, пожалуйста, Игорь Федорович». Затем он побежит — нет, спокойно пойдет домой, в первый и последний раз хрустя новыми подошвами по снегу этого города, а там сядет в темноте и станет ждать, и так пройдет не один час, и снег будет валить без остановки, а когда я уже начну терять надежду, в дверь постучат, и на площадке возникнет он. Молодой человек, меня очень тронуло ваше письмо, скажет он; нет, пожалуй, не так, «молодой человек» звучит снисходительно, он меня назовет по имени: Александр, скажет он, я вижу, как мы с тобой похожи, в нас живет тяга к странствиям, жадность до впечатлений, авантюрный дух, у меня нет детей, но ты мне как сын, я только что был в посольстве и получил для тебя разрешение на выезд, когда ты сможешь со мной поехать?

И я отвечу: сейчас.

После выпускного он сюда не заглядывал — прошло всего ничего, два месяца, но за столь короткий срок его сорвавшийся с орбиты мир унесся неизмеримо далеко, и его поразило, что здесь все осталось совершенно без изменений: в коридорах по-прежнему воняло потом и столовкой, тишина уроков нарушалась гулким топотом опоздавших, объявления о конкурсах и культпоходах натужно изображали энтузиазм — во всем сквозила глухая, неряшливая безнадега. Он отдернул рукав на запястье, но тут же спохватился и ругнулся: часы он продал, и прочую дребедень тоже, для того чтобы купить карманный фонарик и компас — необходимые в дороге предметы; затем он еще раз спохватился и, удивляясь той легкости, с какой выветрился из памяти ежедневный, многолетний, въевшийся в кожу страх, поднял глаза к огромным настенным часам, осеняющим вход.

От начала урока прошло пятнадцать минут.

Пройдя мимо дремлющей уборщицы, он взбежал на второй этаж, остановился перед знакомым классом и поднял руку, чтобы постучать. За дверью робкий ученик бубнил стихи, но умолк от назидательного учительского замечания. Голос был не мамин.

Он опустил руку, оглядел дверь, еще раз усомнившись в своей памяти, а потом с тоской поплелся в учительскую. Там никого не оказалось. На стене висело расписание на текущую четверть. Он всмотрелся, но разобрать ничего не мог: целые столбцы были вычеркнуты, некоторые строчки по диагонали мстительно прорезало красное слово «Замена», одни фамилии втискивались над другими…

— Ой, Саша, ты здесь! — раздался у него за спиной пронзительный, трепетный голос. — Как кстати, у меня как раз окно.

Он оглянулся и тут же впал в уныние.

— Мне сейчас не до музыки, — сказал он резко. — Я маму ищу.

Она не отреагировала на его грубость.

— Разве твоя мама сегодня здесь?

— А где же еще? — бросил он.

Он ожидал выговора, но она лишь на него смотрела, и ее рыхлое лицо обеспокоенно подрагивало, как тесто, пока его самого не кольнула тревога.

— Пойдем-ка со мной, Саша, — наконец произнесла она и направилась к дверям, не дав ему возможности отказаться.

Принужденно, в раздражении, он двинулся следом за ее полной, быстро удаляющейся спиной вниз по лестнице, по коридорам, по школьным закоулкам. Она не говорила ни слова, и он тоже молчал, почему-то не желая ни о чем спрашивать, как будто вдруг чего-то испугался. В кабинете музыки она плотно закрыла за ними дверь.

— Присядь, пожалуйста, — сказала она.

Он остался стоять, глядя в пол, упрямо изучая обтрепанные шнурки своих видавших виды ботинок.

— Должна тебя предостеречь, Саша. — Не поднимая глаз, он слышал, как она с нервной торопливостью шагнула к учительскому столу, рывком выдвинула ящик и стала что-то вытаскивать; бумага, шурша, оказывала сопротивление. — Мама твоя тут больше не работает. Ты, кажется, про это не знал? Ну, я уверена, что у нее были свои причины не… то есть…

Ее так явно мучила неловкость, что сквозь его оцепенение даже просочилась жалость. Он наконец на нее взглянул.

— Зоя Владимировна, все в полном порядке. — Он сам не знал, что хотел этим сказать, понимая, что на самом деле в порядке не было ровным счетом ничего, что все вокруг него шаталось, скользило, рушилось…