Игорь Губерман - Смотрю на Божий мир я исподлобья…

С любой разумной точки зрения,
явив сухую рассудительность,—
не человек венец творения,
а беспощадная растительность.

Увы, но мы стареем, не мудрея,
и разве что опасливость глухая —
наследственное качество еврея —
растёт, неторопливо разбухая.

Куражимся, бодрясь и не скисая,
обильно пузыримся всяким понтом,
и тихо приближается косая,
умело притворяясь горизонтом.

Чтоб не смущалось разумение
патриотическое местное,
своё об этом месте мнение
я выражаю только лестное.

Много фактов, из коих история
лучше знала бы технику зла,
поглощает огонь крематория
и хоронит архивов зола.

Скисает моё поколение,
на домыслы падко дремучие;
огонь, обратившийся в тление,
мечтает, что вспыхнет при случае.

Пришла весна, тоску снимая,
и я воскликнул, жизнь любя:
прощай, кишка моя прямая,
мне будет грустно без тебя.

Держи, дружок, покрепче кружку
вблизи невидимой калитки:
ты долго жил на всю катушку,
теперь висишь на тонкой нитке.

Как соблазнять, он рано понял,
он восхищал и слух, и глаз,
и стольких дам окупидонил,
что надорвался и угас.

Тут нету рек нектара и елея,
темны за горизонтом облака,
и жить между евреев тяжелее,
чем пылко их любить издалека.

Внезапно как-то стал я стар,
сижу, как баржа на мели,
а жизни дерзостный нектар
сосут подросшие шмели.

С историей еврейства наши встречи
в позорное меня повергли бегство:
тугой водоворот противоречий
кошмарно замутил моё наследство.

Усаживаясь утром за еду,
глазами прохожусь по книжным полкам:
я мысли там успешливо краду,
обычно – из невысказанных толком.

Когда бы приключился семинар —
откуда в нас рождается философ,
то я, припоминая мерзость нар,
ответил бы на множество вопросов.

Хочу, чтоб мы слегка спесиво
седой кивали головой:
когда стареют некрасиво,
то стыдно мне за возраст мой.

Да, я весьма самонадеян
и глух ко мнению публичному,
к любым вещам, к любым идеям
я отношусь по вкусу личному.

Большое в жизни упущение —
своё весь век любить болото
и не изведать ощущения
паденья в пропасть и полёта.

А ночью правит миром тишина:
глядит на лица спящих опечаленно,
и бродит, очертаний лишена,
и цыкает, шумнёшь когда нечаянно.

В этом кратком колыхании
на пути к мирам иным
наша сила – в потакании
нашим слабостям земным.

Нас очень чудно воспитали —
семья, учёба, участковый —
у нас нервишки твёрже стали
и светлый разум подростковый.

Все приметы знают суеверы,
вижу в их наиве правоту,
ибо нескончаемы примеры
пользы суеверия в быту.

С иллюзиями бережен доныне я,
любовно их лелея и храня,
иллюзии целебны от уныния,
а скепсиса боятся, как огня.

Душе, когда с возрастом тело убого,
теплей от забот бытовых,
а мёртвых приятелей больше намного,
чем полу– и четверть живых.

Поэзии святая простота
способна обнаружить ненароком
глухие сокровенные места
в душевном заповеднике глубоком.

Гуляют смыслы прихотливо,
легко названия кроя:
всегда был рак наперсник пива,
а нынче это хворь моя.

Сирые, никчемные, убогие,
с меткой безнадёжности тупой —
самые опасные двуногие,
если собираются толпой.

Держав армейские учения
должны убойность имитировать,
но приступ умопомрачения —
зачем ещё и репетировать?

Ещё я мыслю иногда,
ища плоды в заглохшей грядке,
внизу давно у нас беда,
а сверху всё пока в порядке.

И радостно порою мне
за голос тихий мой,
за клочья пены на волне
упрямости живой.