Николай Студеникин - Перед уходом

— Ладно, не забуду! — буркнул Гульков, пряча документы в нагрудный карман ковбойки, и застегнул пуговицы. — Распахивай, мне работать надо!..

…Весело сияло солнце, блестел под его лучами снег, работа спорилась, и, втянувшись в нее, Гульков повеселел и даже затянул непонятную песню — винегрет из всех известных ему мелодий. «Нормы три сегодня выдам, — прикинул он и, щурясь, глянул на часы. — А уж две, две с половиной — как пить дать». Он потянулся за «Беломором». Новая, непочатая еще пачка лежала в кармане полушубка, который Гульков давно сбросил — в кабине было тепло. Потянулся, глянул вперед и… обомлел.

У прибрежных кустов, серые прутья которых сиротливо торчали из-под снега, стоял совершенно голый человек, прикрываясь серой ушанкой, как в бане веником. Этот беззащитно розовый человек дрожал так, что казалось, будто он двоится. Его волосы свисали черными сосульками, тонкими, как мышиные хвостики. Босые синеватые ноги отплясывали бешеный танец. Музыку заменяло тарахтение трактора. Левая рука тракториста резко надавила на сигнал. Длинный — три коротких, длинный — три коротких! Правая сама нащупала и схватила длинный болт с навинченной на него гайкой. Болт Гульков украдкой унес из мастерской — так, на всякий случай. «М-32… подходяще, если что!» — прикинул Гульков, ощутив холод болта, и выскочил из кабины…

…Пограничники в белом — ефрейтор Должных и рядовой Распаркин — одновременно оглянулись и прислушались. Распаркин даже сдвинул шапку. Но сигналы больше не повторились.

— Слыхал? — спросил ефрейтор, старший наряда.

— Ага, — Распаркин переступил валенками.

— Не «ага», «так точно»! Не в парке на гулянке. Здесь все по уставам, понял, голова?

— Понял, — обиженно ответил рядовой-первогодок. — Знакомым сигналит… Или балуется.

— Какие за системой знакомые? Разве здесь балуются? Длинный — три коротких, длинный — три коротких… Так машинисты подают тревожный… А ну, веселей!

И, поправив на плече ремень холодного автомата, ефрейтор прибавил шагу. Он вырос в маленьком поселке при железнодорожном разъезде и хорошо знал, что такой сигнал может означать только одно: тревогу. Подают его редко, но стоит ему прозвучать над железнодорожным полотном, как из домиков поселка — ночь, полночь — высыпают люди.

Тревога!..

…Голый незнакомец, завидев Гулькова, бегущего к нему с болтом в руке, рухнул на нежный снег. Тело его, которое сквозь грязное стекло кабины показалось Гулькову розовым, было сизого цвета. Пальцы рук скрючились, как коготки мертвой птицы.

— Морж, мля… — пробормотал Гульков, хлопая себя зачем-то по карманам стеганки. — Купаться вздумал!

Рысью вернувшись к кабине трактора, он выдернул оттуда свой полушубок. Загремев, упал куда-то спичечный коробок. Бесшумно скользнула вниз пачка папирос; одна папироса выскочила из нее до половины. Расстелив полушубок прямо на снегу, Гульков заметил, как грязна его овчинная изнанка. «Права Дуська! Неряха я! Зима ж только началась!» — подумал он и, кряхтя, перекатил человека на полушубок. Болт мешал ему, но выпустить его из рук Гульков почему-то не догадался…

… — Что случилось? Почему сигналили тревожным?

Гульков, все еще сидя на корточках, оглянулся. Два пограничника стояли за его спиной. Давешний ефрейтор-придира и молоденький рядовой с удивленными девичьими глазами. Они были похожи на белых медвежат, которых Гульков однажды видел в Москве, в глубоком, облицованном камнем рву зоопарка.

— Вот… человек, — Гульков затолкал мешавший ему болт в голенище. — Гляжу, а он голый!

Над молоденьким рядовым вился пар.

— Звони на заставу, быстро! — приказал ему ефрейтор, наклонясь над лежащим человеком и заглядывая ему в лицо. — Чужой! И чтобы тулуп не забыли — завернуть его, понял? Снегом его пока. Давай-ка возьмемся, дядя!

Они быстро взмокли от усердия. Ефрейтору мешал автомат, который сползал с плеча и прикладом больно бил по колену. Сам пришелец, не разлепляя век и мыча, начал извиваться, увертываясь от жестких прикосновении. Снегу вокруг скоро стало не хватать, приходилось отходить на несколько шагов, чтобы набрать пригоршню.

— Ладно, погоди, ефрейтор! — сказал тракторист, отдуваясь, и вытер руки о стеганку. — Есть у меня одно средство, себе берег, от жены прятал… — И ринулся к трактору, пригибаясь, как под обстрелом.

Вскоре в руках у него, как ефрейтор и ожидал, очутилась бутылка зеленого стекла. Разок пренебрежешь досмотром, и вот — нарушение. Ну, народ! За это по головке не гладят.