Николай Студеникин - Перед уходом

— Хм! Может быть, вам следовало сначала написать заявление? — спросил у старухи ее провожатый и сам понял, что с этим вопросом он несколько запоздал. — Изложить ваши обстоятельства письменно, так сказать? Отлить в скрижали? Я бы в меру сил постарался вам помочь…

— Дак ить пришли уж, — резонно возразила ему старуха.

В предбаннике, который находился сразу за непарадной дверью, было прохладно и безлюдно. Ищущий взор старухина поводыря натолкнулся на табличку «Стол справок». Кажется, это было именно то, что нужно. «Дайте мне справку, что мне нужна справка…» Провожатый усадил старуху на жесткий деревянный диван, который напомнил ей вчерашние вокзалы, и нерешительно толкнулся в эту дверь. Старуха послушно села, ссутулилась и опустила руки меж широко расставленных колен.

Собственно говоря, столов в «Столе справок» было два. За одним не просто сидела, но восседала дородная женщина со строгим лицом, похожим на лицо с плаката военной поры «Родина-мать зовет!». На краешке второго примостился не старый еще мужчина, похожий, как близнец, на своих предыдущих коллег. Оба они уставились на вошедшего и разом замолчали.

— Простите… кхм… — просипел старухин поводырь, с досадой чувствуя, что лишился голоса и сильно краснеет, что всегда случалось с ним в присутственных местах, и суетливо выглянул за дверь: — Бабушка, вы слышите? Идите-ка сюда!

Не успев переступить через грозный порог, старуха беззвучно заплакала и прикрыла лицо рукавом пиджака. Брови у чиновной женщины поползли вверх. Ее ражий собеседник сполз со столешницы, поправил галстук и отступил к окну. Забулькала вода, которую он наливал в стакан из графина. Старуха приняла стакан в обе руки и, вздрагивая всем своим худеньким телом, выпила все до дна. Женщина обняла ее за плечи, усадила и сама села рядом. Послышался ласковый, успокаивающий шепот, в котором было что-то профессиональное, как подумал провожатый.

— Вот, — сказал он. — Ее багаж…

Чемодан запел, как порожний бельевой бак.

— Я могу… быть свободным? — спросил поводырь, чувствуя себя лишним здесь и почему-то виноватым.

Женщина молча кивнула ему в ответ и указала глазами на двери. Он вышел вон. Утирая пот со лба, выбрался на улицу и с облегчением, за которое тут же себя выбранил, ибо остро осознал его унизительность.

На улице уже стало жарко. Пожилой шофер, сидя за рулем ближайшей черной машины, которая солидно поблескивала всеми своими никелированными частями и похожа была на новый лакированный башмак, читал толстенную книгу. Непрочитанных страниц в ней оставалось совсем немного.

«А что он будет делать, чем займется, когда дочитает ее до конца? — подумал старухин поводырь. — Есть ли у него другая книга в запасе, какой-нибудь том второй?.. Стоят, весь день они тут стоят… А такси по городу днем с огнем не сыщешь… Нет, как же это я? — вдруг всполошился он. — Толком не выслушал, не расспросил. Адреса не записал. Может, ей помощь требуется? Не от закона, а простая, человеческая? Здесь и сейчас? Сундук у нее смешной… А если б не в десяти минутах ходьбы? Если бы в полутора часах езды, да еще с пересадкой? А если бы у меня как раз в эти часы нашлось неотложное дело, которое сегодня кажется неимоверно важным, а завтра заведомо окажется пустяком? А если бы… Ну, не я, так кто-нибудь другой, — поспешил он успокоить сам себя и оглянулся на мрачный дом с решетками, цитадель справедливости. — Уж тут-то ей помогут… Тут-то должны помочь!»

Успокоившись, отставной старухин поводырь надел очки, взмахнул портфелем и бодрым шагом отправился по своим делам. А дел у него, как и у всякого столичного жителя, было в тот день великое множество.

Зима в этом году, как и в прошлые, обогнала календарь. Выпал снег, ударили морозы, но река еще не стала. Серая, она дымилась. Резкий ветер рвал туман на клочья и разносил их по обоим — чужому и нашему — берегам. Колхозный тракторист Гульков с понедельника работал на вывозке сена. И в среду с утра он подъехал к зеленым воротам с красной звездой. Ефрейтор, лицо которого Гулькову было знакомо, перед тем как отпереть их и развести широкие створки в стороны, долго рассматривал документы тракториста — ветхий уже паспорт, которому с октября пошел девятый год, и пропуск, захватанный пальцами, выпачканными в мазуте.

— Открывай, чего там? — Гульков выглянул из высокой кабины. — Щербатая личность моя тебе известна!

— Служба есть служба! — Ефрейтор возвратил документы. — А пропуск вам скоро менять. Не забудьте, товарищ Гульков!