Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение

– Ну, и что из этого?

– Как «что»?! Сначала вы меня хотели избить здесь, у вас это не получилось, а теперь ты меня зовешь «поговорить» с твоими ребятами в каком-то темном углу? Чтобы вы опять меня всей бандой стали избивать? Ты что, совсем за дурака меня принимаешь?

Парень сурово молчал. Наверное, он оказался в сложном положении. Но Фурману было на это наплевать.

– А если о том, что тут было, узнают, как ты думаешь, что тогда будет?

Поскольку ответа не было, он досказал сам:

– Я так понимаю, что вам всем будет плохо. Я правильно понимаю?

Лицо у парня было грубое и замкнутое. Интересно, его били когда-нибудь по морде? Наверняка ведь били. И много…

– Я тебе честно могу сказать: вы все мне просто на хрен не нужны! Вы ведь… небось, сдрейфили уже, что вас отсюда попрут! Можете спать спокойно: я не собираюсь никому на вас жаловаться. Хотя, может, и стоило бы… Чтобы вы почувствовали себя не благородными разбойниками, а обыкновенной шпаной дворовой! Ты думаешь, там, где я живу, таких нету? А ты давай, приходи как-нибудь вечерком в Косой переулок – знаешь, где это? – наши ребята с тобой тоже «поговорят» по-своему. Хочешь?.. Ладно, я вижу, с тобой бесполезно по-человечески разговаривать, так же, как и с остальными… Только силы зря тратить… Короче: я свободен или нет?

Парень удивился:

– А тебя разве кто-то держал здесь?

– Уп… – Фурман чуть не подавился от такого бесстыдства, но сил у него и вправду почти не осталось. Он уже так смертельно замерз, что в любом случае пора было уходить… – Да-а, тяжелый случай… Ну все, ладно, я пошел.

– Послушай! Если ты боишься, что там… будет много наших ребят… и будет по-нечестному… то я тебе предлагаю: давай сразимся здесь. Ты против меня. Так ты согласишься? Я лично вызываю тебя на поединок. Один на один, идет?

Фурман, может, и хотел бы расхохотаться от такого неожиданного проявления благородства, но губы его уже почти не слушались. У этого татарина-то, небось, разряд по борьбе – тоже мне, рыцарь…

Объясняться пришлось довольно долго, с указанием всех собственных нравственных и физкультурных причин и с тонким разоблачением всех прозрачных восточных хитростей соперника. Прощально удерживая ледяные фурмановские пальцы в своей горячей ладони, татарский богатырь произнес с не совсем понятной торжественной интонацией: «Знаешь, Саша, – (Они уже и познакомились, и чуть ли вообще не породнились…), – ты меня сегодня просто УБИЛ МОРАЛЬЮ…» – «Да?.. Ну, извини, если что было не так… – уже плохо соображая, неопределенно ответил Фурман. – Ладно, все, чао, я уже еле стою. Пока…» – «Нет, до свидания!» – с многозначительной улыбкой поправил его батыр.

Фурман был уверен, что завтра заболеет и умрет, но на душе у него почему-то было как-то по-новогоднему радостно.

– Все кончилось! – сообщил он недоверчивому Колесе, которого давно уже никто не охранял.

– Все, поехали по домам, – замахали они могучему Быче.

…В общем-то, Боря оказался прав, прием сработал… Но это был последний раз, когда Фурман катался на коньках.

Большая часть школьных занятий наводила теперь на Фурмана лишь безумную скуку и тоску. Для себя он уже решил, что не будет поступать в институт, – а раз так, зачем ему зубрить все эти формулы и определения, не имеющие к его жизни никакого отношения?

Этот назревший внутренний отказ от «нормального пути» был как бы запоздалой реакцией на трехлетней давности семейный кошмар, связанный с Бориным поступлением. Фурман тогда перешел в пятый класс, и его старались не слишком посвящать в подробности непрерывно вспыхивавших домашних скандалов. Проблема была в том, что Боря, закончивший школу пусть и без золотой медали, но на одни пятерки, захотел сдавать вступительные экзамены на механико-математический факультет МГУ – куда, как трагически-настойчиво убеждали его родители, « евреев просто-таки не принимают». Боря ни на минуту не желал поверить «во всю эту дикую средневековую чушь» и обзывал родителей «мещанами», «пошляками» и даже «антисоветчиками». Он успешно сдал все экзамены (впрочем, в его способностях никто и не сомневался) – но для зачисления ему не хватило каких-то полбалла. Когда стало окончательно ясно, что его не приняли, набор во все другие вузы уже завершился. Началась истерика. Родители через знакомых и родственников предпринимали лихорадочно-безуспешные попытки Бориного устройства, сам же он высокомерно называл все это жалкой суетой, не без горечи поясняя младшему Фурману, что главное в жизни – это готовность с достоинством встретить любой поворот судьбы. «В принципе, если никаких других вариантов не останется», Боря был готов и к тому, чтобы пойти служить в армию, – пока же он несколько демонстративно «отдыхал»: чуть ли не каждый день ходил в кино, много гулял… Предложения измученных родителей обсудить какие-то новые варианты вызывали у него мгновенное грубое раздражение. Дома стало все чаще повисать мрачное молчание, словно кто-то из близких тяжело заболел…