Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

Холодный ветер подметал улицы, заставляя дрожать фонари, подгоняя прохожих. Ночные гуляки покидали тротуары и скрывались в тавернах, поближе к печкам и вину. Люди хранили молчание, только ветер завывал в эти поздние часы. Немесио Кабра Гомес открыл дверь таверны, и вместе с ним в помещение ворвались ветер и облако пыли. Посетители жалкой лачуги хмуро уставились на вошедшего оборванца.

— Ах, чтоб тебе провалиться, ворюга паршивый! Посмотри, что ты сделал с чистым полом! — в сердцах воскликнул хозяин таверны и сплюнул на пол.

— Приютите меня ненадолго, — сказал Немесио Кабра Гомес. — Ночь бессонная. Я совсем закоченел.

— Пожалуйте ко мне, добрый человек! — позвал его кто-то из глубины таверны. — Приглашаю вас выпить со мной стаканчик вина!

Немесио Кабра Гомес направился к незнакомцу.

— Премного благодарен, сеньор, за вашу любезность. Сразу видно, вы добрый христианин.

— Это я-то? — усмехнулся незнакомец. — Да я самый ярый безбожник. Впрочем, такая ночь, как сегодня, не располагает к спорам, верно? Лучше выпить вина! Эй, хозяин, подай-ка вина моему другу!

— Сеньор, я не хочу пугать вас, — предостерег хозяин таверны, — но этот тип хуже всякой твари. Послушайте моего совета, возьмите его за руку, я — за другую, и вышвырнем его отсюда вон, пока он ничего не натворил.

Незнакомец улыбнулся.

— Принесите ему стаканчик вина и не надо делать из мухи слона.

— Как вам угодно, сеньор, мое дело предупредить. Этот человек приносит несчастье.

— Ты и впрямь так опасен? — спросил у Немесио незнакомец.

— Плюньте ни них, сеньор, они не любят меня потому, что я в дружбе с томи, кто наверху, и боятся, как бы я не раскрыл их темные делишки.

— У вас есть друзья в правительстве?

— Берите выше, сеньор, гораздо выше. Эти люди живут во грехе. Идет борьба света с мраком, и я — свет.

— Не давайте ему морочить вам голову своими бреднями, — сказал хозяин таверны, поставив стакан с вином под нос Немесио.

— Он не кажется таким уж вредным, — возразил незнакомец. — Небольшое завихрение мозгов, только и всего.

— Не доверяйте ему, не доверяйте, — твердил хозяин таверны.

Район, указанный в адресе, который дала пианистка, был мне совершенно незнаком, словно он находился где-то в чужом городе. Мне пришлось без конца приставать с расспросами к прохожим, прежде чем я добрался до нужного мне места, которое, на счастье, оказалось не слишком далеко от кабаре. Три мысли не давали мне покоя, пока я разыскивал цыганку: первая, разумеется, застану ли я Марию Кораль дома; вторая, — как я объясню ей свое внезапное появление, а третья — кем мог быть тот человек, который до меня узнавал адрес акробатки. На первый и третий вопрос я ответа не находил: время и обстоятельства покажут. Что касается второго, то как я ни обмозговывал его, ничего путного придумать не мог. Помню, что для храбрости я выпил в попавшемся мне на пути питейном ларьке стакан рома, который обжег мне внутренности и вызвал тошноту почти до рвоты. И это, пожалуй, все, что мне запомнилось о тех тревожных поисках.

Когда я нашел то, что искал, то увидел нечто вроде нищенского пансиона или дома, в котором сдавались внаем комнаты, который, как я заподозрил сначала и в чем потом убедился, был также домом свиданий. Входная дверь вела в узкий подъезд с небольшой каморкой, в которой сидел инвалид.

— Ты к кому?

Я ответил, и он без дальнейших расспросов указал мне этаж, квартиру и номер комнаты. Вероятно, он ждал от меня какого-нибудь вознаграждения, но я был так рассеян, что ничего ему не дал и стал подниматься вверх по сломанным ступенькам лестницы, то освещая себе путь зажженной спичкой, то впотьмах. Царивший вокруг меня мрак не действовал на меня угнетающе, ибо свидетельствовал о плачевном положении Марии Кораль, которое не давало ей права презирать меня. Вместо чувства сострадания я испытывал в душе радость от того, что ее участь столь печальна. До сих нор, когда я вспоминаю об этом, мне становится стыдно за свой эгоизм.

Я подошел к двери с табличкой: «Комнаты Хулии», а чуть ниже, у самой щеколды: толкайте от себя. Я толкнул, и дверь со скрипом отворилась. Я очутился в прихожей, едва освещенной масляной лампадой, стоявшей в нише перед образом святого. Мебели здесь не было, за исключением фаянсовой подставки для зонтов. Вправо и влево ответвлялся темный коридор, по обеим сторонам которого вытянулись в ряд комнаты. На каждой двери медом был написан номер. Я зажег оставшуюся у меня последнюю спичку и быстро обежал правую, а потом левую часть коридора, остановился у двери под номером одиннадцать и сначала легонько, а затем более настойчиво постучал. Никто не отозвался; тишину нарушили лишь бульканье воды из водопроводного крана да необычное пение щегла. Спичка догорела, и я подождал несколько секунд, которые показались мне часами. У меня возникло два предположения: либо в комнате никого нет, либо у Марии Кораль тот самый человек, который предусмотрительно опередил меня, и они, застигнутые врасплох, затаились. Любое из этих предположений повелевало мне по всем законам логики немедленно уйти, но я действовал вопреки всякой логике. В жизни мне не раз приходилось испытывать нечто подобное: будучи от природы очень робким, я, преодолев вдруг эту робость, терял над собой власть и способен был на любое безрассудство. Обе эти крайности явились причиной всех моих несчастий. Часто, в минуты размышлений, я убеждал себя в том, что нельзя изменить собственный характер, что я родился неудачником. Но теперь, когда зрелость сделала меня более мудрым, к сожалению, уже невозможно исправить ошибки юности и остается только скорбеть о том, что я их совершил.