Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

Было еще рано, и кабаре, когда я туда пришел, пустовало. Пианино покрывал чехол, а стулья стояли вверх ножками на столах, чтобы облегчить работу дородной толстухи, которая с остервенением подметала пол метлой. На ней был цветастый, заштопанный во многих местах халат, на голове повязал чалмой яркий платок, а с нижней губы свисал погасший окурок.

— Больно ты прыток, голубчик, — сказала она, увидев меня, — представление начнется не раньше одиннадцати.

— Я знаю, но мне надо поговорить с хозяйкой вашего заведения.

Толстуха снова принялась с остервенением подметать, вздымая облако пыли и пепла.

— Она где-то здесь. А зачем она тебе?

— Я хочу ее кое о чем спросить.

— Ты из полиции?

— Нет, нет. Я по личному делу.

Толстуха приблизилась ко мне и ткнула в грудь кончиком метлы. Я узнал в ней одну из тех женщин, которые одолевали нас здесь вчера вечером.

— Да ты никак тот самый щедрый парень, который отшил нас вчера?

— Да, вчера вечером я был здесь, — ответил я.

Толстуха захохотала, и окурок вывалился у нее изо рта.

— Тогда признавайся, зачем тебе нужна наша хозяйка.

— По сугубо личному делу.

— Ладно, банкир, ступай, она там готовит напитки. У тебя сигарета найдется?

Я дал ей сигарету, и она снова принялась мести пол. Пустое кабаре выглядело еще более мрачным и скорбным. Пыль, поднятая толстухой, липла к нёбу. Как часто случалось со мной в подобных ситуациях, тот душевный подъем, который переполнял меня до сих пор, внезапно исчез. Я стоял в нерешительности. И только желание довести начатое дело до конца да насмешливый взгляд толстухи заставил меня сдвинуться с места.

Хозяйка — ею оказалась та самая пожилая женщина, которая музицировала ночью на пианино, — действительно, колдовала за занавесом среди бутылок и графинов. Занятие ее было предельно просто: она наполняла бутылки из-под известных марочных вин какой-то сомнительной жидкостью, которая стекала в них через ржавую воронку. Подделка напитков, продаваемых в кабаре, была настолько очевидной и так мало волновала посетителей, что операция не имела никакого смысла, и я осудил ее чисто формальный характер.

Увидев меня, пианистка перестала наполнять бутылку, зажатую между коленями, и поставила на пол громадный графин. Она тяжело отдувалась, и насупленное выражение ее лица не сулило мне ничего хорошего.

— Зачем пожаловал?

— Прошу прощения, что явился к вам в такое неподходящее время, — начал я издалека.

— Ну раз уж явился, говори зачем?

— Видите ли, дело в том… Здесь выступает молодая женщина, балерина или акробатка по имени Мария Кораль.

— Ну и что?

— Я хотел бы повидать ее, если это возможно.

— Зачем?

Я подумал, что будь я богат, мне не пришлось бы терпеть эти унизительные расспросы, а достаточно было бы сунуть ей в руку деньги, чтобы машина тут же сработала, как хорошо смазанный механизм. Но я не был богат и понимал, что мое падение в преисподню еще только начиналось. И вскоре убедился, насколько прав был в своих предположениях.

— Помогите-ка мне поднять этот графин!

— С удовольствием, — ответил я, желая ее задобрить. И, подняв графин, стал наполнять его содержимым бутылку под равнодушным взором пианистки.

— Тяжело?

— Конечно. В нем не меньше тонны, — сказал я, едва переводя дух.

Каково-то мне поднимать его каждый день. В мои-то годы.

— Вам нужен помощник.

— Я тоже так считаю, дружок. Но где взять денег, чтобы платить ему?

Я молча продолжал наполнять бутылку, пока жидкость с бульканьем не полилась через край, растекаясь по полу.

— Виноват.

— Ничего, ничего. У тебя нет сноровки. Теперь наполни эту.

Я выполнил все ее указания, а она сидела на стуле и смотрела, как я работаю.

— Ума не приложу, какого черта далась вам эта женщина, — задумчиво произнесла она, словно рассуждая сама с собой. — Упрямая, ленивая, невежественная, бессердечная.

— Вы имеете в виду Марию Кораль?

— Да.

— Почему вы так плохо о ней думаете?

— Потому что я хорошо знаю таких женщин, как она. Не жди от нее ничего хорошего: она ядовитая змея. Для меня, разумеется. Что же касается вас, то это уж не моя забота.

— Вы скажете мне, где ее найти?

— Скажу, дружок, скажу, не беспокойся. Уж если я дала ее адрес одному, то почему бы мне не дать другому. Правда, тот был щедрее, нельзя этого отрицать, но ты больше мне по душе. Ты добрый, хороший малый. А в моем возрасте доброта дороже всяких денег, понимаешь?

Я наполнил еще несколько бутылок, прежде чем она соизволила дать мне желанный адрес. Поблагодарив ее и распрощавшись с обеими женщинами, я отправился на розыски Марии Кораль.