Фиона Макинтош - Гобелен

Миссис Миллс качала головой, ждала, когда чуть остынет горячий шоколад.

– О нет, графиня. Король Георг не хочет раздувать это дело. Он не желает уделять вам внимание.

Джейн отодвинула нетронутую чашку, поднялась. Сесилия и миссис Миллс (последняя только что с комфортом уселась) заметно встревожились.

– Уинифред, ты куда?

– В Вестминстерский дворец.

Обе женщины так и ахнули.

– Зачем, дорогая? – воскликнула Сесилия.

– Чтобы перехватить пэров на входе и воззвать к ним! – Джейн погрозила пальцем, произнесла решительно: – Я добьюсь внимания!

– Но, госпожа графиня, ваше здоровье столь хрупко! Не опасно ли вам стоять на улице, на этаком холоде и ветру?

– Миссис Миллс, вы были очень добры, вы проявили себя истинным другом. Только не могу я греться у вашего камина, стараясь не сойти с ума от тревоги. А здоровье мое вполне поправилось за эти дни, когда ничто не мешало мне отдыхать, – солгала Джейн. – Теперь я намерена использовать свои восстановленные силы для новой атаки. – Она грустно посмотрела на подруг и неожиданно для себя простонала: – Нужно попытаться!

Миссис Миллс и Сесилия со вздохом переглянулись.

– В таком случае, дорогая, я пойду с тобой, – вполне предсказуемо заявила Сесилия.

– Я тоже пойду, – сказала миссис Миллс, явно не желавшая пропустить очередное зрелище.

Они выдвинулись из дому, кипя энергией, но возле Вестминстерского дворца сникли, ибо тут уже собрались родственники других узников – естественно, удрученные, раздавленные, – и Джейн почувствовала себя одной из многих. Толпа прибывала, прирастала заинтригованными зеваками. Впрочем, как отметила миссис Миллс, «благородных дам» тоже хватало: они, как и сама миссис Миллс, были охочи до зрелищ.

Уинифред старалась отделиться от толпы, чтобы ее заметили. К ней проявляли уважение, не выходившее, впрочем, за рамки простой вежливости. Лорд Пембрук, связанный родством с семьей Уинифред, заранее подсуетился послать ей письмо. Его доставили как раз перед тем, как Уинифред с подругами покинула дом на Дьюк-стрит. Лорд Пембрук просил родственницу не приближаться к нему на публике – «по причинам, надеюсь, для вас понятным», – однако обещал похлопотать за нее перед королем.

Убедившись, что на подступах к парламенту ей ничего не светит, Джейн поспешно отделилась от толпы у входа.

Подруги быстро последовали за ней.

– Полагаю, Уинифред, мы идем слушать дебаты?

– Вот именно. По крайней мере, при мне эти люди лгать не посмеют, не запятнают свою совесть.

Женщины устремились к галерее для зрителей, устроенной в палате лордов.

Лорд Пембрук сдержал обещание. Джейн поедала глазами человека, которого Уинифред не видела с раннего детства. Ему было за шестьдесят; седину скрывал великолепный темно-каштановый парик с пышными локонами. Уверенным тоном оратора, привыкшего к уважительному вниманию аудитории, лорд Пембрук напомнил, что не во власти короля прощать узников, осужденных парламентом, не его величество должен обращаться с ходатайством к парламенту, а парламент – к его величеству. Пембрук настаивал, что следует нижайше просить короля о помиловании.

Джейн закрыла глаза своей «хозяйки», впервые за много дней испытав чувство облегчения. Ей хотелось услышать, что предложение Пембрука будет принято и прошение о помиловании направят королю. Надежды, впрочем, разбились в прах, и очень быстро, когда поднялся другой лорд-парламентарий и заявил о необходимости сделать оговорку: помилование будет распространяться не на всех бунтовщиков, а лишь на тех, что заслуживают снисхождения.

Лорды-пэры согласно закивали, затрясли своими париками. Джейн чувствовала, как тают надежды Уинифред. Покопавшись в мыслях «хозяйки», Джейн поняла: монаршее снисхождение, какую бы форму оно ни приняло, распространится исключительно на покаявшихся преступников.

Как бы издалека, сквозь шум в ушах, бог весть откуда взявшийся, Джейн разобрала, что за лордов-якобитов замолвят слово нынче вечером – то есть накануне казни.

Уинифред поднялась, и сразу к горлу подступила тошнота. Тошнило сегодняшним завтраком. Чтобы не опозориться на весь Лондон, не дать пищи сплетникам, Джейн бросилась прочь с галереи за глотком воздуха. Глоток воздуха – ледяного, отравленного равнодушием – вот и все, чем могло ее попотчевать лондонское утро.

Дружеские руки поддержали Джейн, верная Сесилия, славные миссис Миллс и миссис Морган увели ее подальше от любопытных взглядов, усадили в экипаж, повезли на Дьюк-стрит – ждать, не смилостивится ли король. По напряженному молчанию Джейн поняла: ни одна из ее подруг не надеется на снисхождение для графа. Джейн решила, что подруги просто пали духом.