Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе

За окнами уже стемнело, и Фурман стал злиться. Васька подсел к нему и, мягко улыбаясь, спросил, не хочет ли он о чем-нибудь поговорить со всеми.

– Хочу. А о чем?

– Ну, например, о нас, о «Товарище». Или о твоей тетрадочке…

– Да я-то легко могу об этом поговорить. Но, по-моему, всем и без этого хорошо. Чего ж я опять буду как дурак приставать к ним со своими идеями? Они должны сами захотеть поговорить об этом!

– Ну, может, если бы ты начал, то потом и остальные подтянулись бы…

– Васька, пойми, все это очень серьезно! Речь действительно идет о судьбе «Товарища» – вашего «Товарища». Я же не могу один вас всех за уши тянуть к светлому будущему! Это нелепость! Если все хотят только развлекаться, то что я могу с этим поделать, черт меня побери!

Возможно, Фурман был слишком резок – бедный Васька расстроился почти до слез и потихоньку уполз.

На протяжении оставшейся части вечера у Фурмана несколько раз интересовались, почему он такой невеселый.

Они, конечно, ждали от него какого-нибудь очередного «фирменного» фокуса, очередного глотания огня, очередной пламенной речи.

Но это было неправильно.

Они не готовы. А он не лидер.

Эх, опять он все себе навыдумывал.

А Данилов так и не пришел. И правильно сделал.

Днем Фурман в одиночестве отправился побродить напоследок по этому любимому городу. Пустынная будничная набережная, всегда суровый залив с дальними туманными берегами, низкое и неверное северное небо, исхоженные центральные улочки, знакомые дома и магазины, сдуваемый ветром маленький мутно-оранжевый язык пламени Вечного огня на площади, здание университета, чужие люди, идущие по своим делам, чужие окна, стены – серо-голубые, гранитно-черные, грязно-желтые разных оттенков, серые, буро-малиновые, серые в крапинку, серые в кирпичик, серые, серые… Невысокие дома цепко вросли в старую, сухую, морщинистую землю. Фурман вдруг ощутил какое-то упрямое немое сопротивление города. Вот и люди здесь так же, подумалось ему, не выковыряешь. Переползают от бугорка к бугорку, от камешка к камешку, – так вся жизнь и проходит. Век за веком… А ведь в них и не может ничего измениться: разве могут они вдруг, ни с того ни с сего, начать двигаться с какой-то другой скоростью, чувствовать с другой скоростью, думать с другой скоростью – под таким вот небом, на этих древних камнях и мхах, в этих серых, угрюмо напрягшихся домах… Да чтобы эти существа проснулись и чтобы у них началась какая-то другая жизнь, все это пришлось бы сначала просто снести подчистую, перекопать неизвестно до какой глубины и потом выстроить заново, еще неизвестно как… Какие-нибудь розовые дворцы с большими окнами? Бред…

Нет, все это не для меня, очень ясно понял Фурман. Пусть живут! Извините! Будьте счастливы! До свиданья!