Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт

На следующий день он все же собрался с духом и смог без особых кривляний произнести с порога «детской» тщательно продуманную и отрепетированную фразу:

– Извини меня, пожалуйста, за то, что я тебя ударил по лицу. (И только за это!)

– Я в твоих извинениях не нуждаюсь, – холодно ответил Боря.

Больше они друг с другом не разговаривали, и одиннадцать дней, остававшиеся до Бориного отъезда, Фурман так и провел у родителей на продавленной раскладушке…

Со временем острота этой ссоры, конечно, сгладилась. Но о проблемах, которые весной начались у младшего Фурмана, Боря узнавал лишь из осторожных маминых писем. Расстояние и изменения в собственной жизни, связанные с увлечением шахматами, делали для него все эти внутрисемейные драмы мелкими и незначительными. А когда он следующим летом приехал в отпуск, Фурман, к его удивлению, уже второй месяц находился в детской психушке и почему-то не собирался оттуда выходить. Боря требовал, чтобы он перестал прятаться от реальной жизни и валять дурака и как можно скорее взялся за какое-нибудь серьезное дело, даже не важно, за какое именно – например, изучение иностранного языка или писание романа. Эти призывы смутно вдохновляли Фурмана, но понятно, что ничем полезным он заняться так и не смог. В новой школе его бессмысленное одиночество лишь углубилось, и несколько цинично-бодряческих писем от старшего брата с грубоватыми «приветами из всепобеждающего коммунистического будущего» стали для него едва ли не единственной духовной поддержкой.

Между тем для Бори, решившего сделать ставку на головокружительную карьеру шахматного гения (имя Бобби Фишера было тогда у всех на слуху), его добровольная ссылка на край света утратила всякий смысл. С трудом дотерпев до конца учебного года, он уволился и летом окончательно вернулся в Москву. (На Камчатке он отработал два года вместо трех, полагавшихся ему как молодому специалисту, но этот срок был официально погашен благодаря «северным» льготам.)

Дома все были рады благополучному завершению этого «явно затянувшегося жизненного эксперимента». Рассказов и расспросов хватило на несколько вечеров. Во время одного из таких семейных разговоров младший Фурман вдруг вспомнил, что весной посылал Боре свое сочинение, которое ему вроде бы очень понравилось. В письмо был вложен оригинал, и теперь Фурману хотелось получить его обратно. Но тут выяснилось, что все полученные Борей на Камчатке письма – и от мамы, и от Фурмана, и даже от его бывшей школьной учительницы литературы, которая продолжала интересоваться тем, как складывается его жизнь, – он перед отъездом просто выбросил на помойку. – Чемоданы-то у меня были не резиновые, поэтому я целенаправленно избавлялся от всех лишних вещей, – объяснил Боря. – Кстати, среди них были и довольно ценные. Например, очень удобная и красивая настольная лампа. До сих пор страшно жалею, что не взял ее с собой. Но за каждый дополнительный килограмм багажа в самолете мне пришлось бы платить огромные деньги из своего кармана… Вообще-то, если честно, я просто решил, что эти письма мне больше не понадобятся. Они ведь были адресованы мне лично? Ну, так я их все прочел, можете не сомневаться. Некоторые даже по два раза. А что еще я, по-вашему, должен был с ними сделать? Тащить на себе в Москву и хранить до скончания веков? Этак можно вообще всю квартиру завалить разными «историческими» бумажками. У меня же не музей! Конечно, по-хорошему надо было их сжечь на костре. Но на это у меня элементарно не хватило бы времени. Да и где бы я смог развести такой большой костер? Там же все страшно боятся пожара, у них это просто какая-то параноидальная идея! Если бы соседи заметили посторонний дымок, пусть даже маленький, они бы сразу, не разбираясь, в чем дело, подняли на ноги весь поселок. А то еще, не дай бог, вызвали бы пожарных из райцентра, набежала бы милиция… В общем, ужас что могло бы быть! У меня там однажды сковородка сгорела на печной плите – сколько шуму было, вы себе просто не представляете… А так – ну, прочитает ваши драгоценные письма парочка тамошних бездомных алкоголиков. Я с ними однажды разговорился, когда выносил мусор, и они, между прочим, показались мне довольно интеллигентными людьми, не в пример остальным местным жителям. Так что, может, им это чтение даже на пользу пойдет. Хотя вряд ли…

Бася Иосифовна и младший Фурман растерянно промолчали, однако все эти Борины разглагольствования показалось им очень обидными. Чертов правдолюбец! Лампу он, видите ли, пожалел! Музей ему у себя не хочется устраивать! Да лучше бы он просто что-нибудь соврал! Но… что тут скажешь? В этом был весь Боря.