Том Вулф - Голос крови

– Что я понимаю в искусстве? Сказать по правде… ничего.

– Ур-ра! – восклицает Евгений.

Вскидывает кулак к плечу и, как американский атлет, выталкивает его вверх, распрямляя локоть.

– Хотите половину студии? Она ваша, мой друг!

Видя ошарашенное лицо Нестора, он продолжает:

– Графика сегодня не в лучших временах, и я не могу снимать эту студию одним. Последний, кого я тут хочу видеть, это кто думает, будто понимает в искусстве, кто хочет говорить об искусстве, и потом он начинает мне советовать!

Евгений закрывает глаза ладонью и качает головой, потом снова смотрит на Нестора.

– Поверьте, для меня нет судьбы страшней. Вы полицейский. Как бы вы понравили, если кто-нибудь придет, и он думает, что знает «про копов» или он хочет знать про копов, и вы ему должны рассказать… Вы через неделю в сумасшествии!

Кроме того, Евгений не хочет жить среди русских на Санни-Айлз или в Халландейле. Они тоже выводят его из себя. Здесь, в этой студии на Коконат-гроув, ему спокойнее. И никому не помешает, что Евгению нравится работать за полночь: ночью Нестор на дежурстве.

:::::: Превосходно!:::::: про себя констатирует Нестор.:::::: Мы оба чужаки, ты из России, я из Хайалии. Может быть, нам удастся не пропасть в Майами.:::::: Он тут же выписывает Евгению чек, показывает полицейский жетон и предлагает записать номер жетона. Евгений жмет плечами и говорит:

– Да ни к чему…

Похоже, ему тоже не терпится с кем-нибудь разделить эту студию.

Об этом Шеф никогда не говорил ни с кем… ни с кем… Не дурак же он, в конце концов. Люди скорее станут говорить про собственную половую жизнь – среди копов многих порой просто не заткнуть, – про свои доходы, или про неудачный брак, или про свои грехи перед Богом… хоть о чем, только не о своем статусе в этом мире… о положении в общественной иерархии, авторитете или его катастрофическом отсутствии, об уважении, которое им оказывают, или о том, которого не оказывают, о своей зависти и неприязни к тем, кто просто купается в общем поклонении, куда бы ни направил стопы…

Все это проносится в голове Шефа в единый миг, пока его водитель сержант Санчес тормозит служебный «Кадиллак эскаладу» перед зданием мэрии. Мэрия Майами – до странности небольшое белое здание, одиноко стоящее на прямоугольнике бывшей свалки площадью в пол-акра, вдающемся в воды Бискейна. «Эскалада» при этом – здоровенный громила, черный, с тонированными стеклами и без единого указания на то, что это полицейская машина… если не считать низкой поперечной балки наверху, усаженной прожекторами и мигалками, да лампочки размером с монету на приборном щитке, испускающей зловещие рентгеновски-синие лучи. Едва они останавливаются, Шеф проворно спрыгивает с переднего пассажирского сиденья… с переднего, рядом с водителем. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы люди думали, будто он – старый хрыч, которого нужно возить. Как и многим мужчинам в середине пятого десятка, ему хочется выглядеть молодым, спортивным, сильным… И вот он спрыгивает, воображая себя львом, или тигром, или леопардом… в общем, олицетворением грациозной мощи. Какое зрелище! В любом случае он уверен, что зрелище – высший класс… ведь спросить кого-нибудь вряд ли получится, верно? На нем темно-синие, военного кроя рубашка, галстук и брюки, черные туфли и темные солнечные очки на пол-лица. Без пиджака: ведь это Майами, десять утра, сентябрь, космическая синяя лампа висит высоко в небе, и на улице уже плюс восемьдесят восемь по Фаренгейту. Шею, которая, как он полагает, кажется людям толстой, как древесный ствол, обрамляет… с двух сторон по четыре золотых звезды на синем форменном воротнике… созвездие из восьми светил общим счетом… а над этим озвёзженным древесным стволом Шефово… темное лицо. Шесть футов четыре дюйма ростом, двести тридцать фунтов весом, с широченными плечами и несомненный афроамериканец… и начальник полицейского управления.

Да-да, как же пялятся на него входящие и выходящие из мэрии – и ему это по сердцу! «Эскалада» стоит на кольце прямо напротив входа в здание. Шеф ступает на тротуар. Секунду медлит. Он сгибает руки и, выставив локти в стороны, с глубоким вдохом отводит плечи, сколько может, назад. Как будто потяаааагивается после тесной машины. На самом деле он расправляет грудь, чтобы как можно мощнее бугрилась. Он готов биться об заклад, что так выглядит в два раза здоровее… но, конечно, спросить кого-нибудь об этом вряд ли получится, так ведь…

Он еще не закончил потягиваться и охорашиваться, как…