Назим Ракха - Плакучее дерево

— Вы видели сегодняшнюю газету? — Стоунхайм поднял со стола газетный лист и протянул его Мейсону. — Опять полно писем против Буша. Клянусь Господом Богом, эти идиоты понятия не имеют, что такое выиграть войну. Они бы предпочли, чтобы страной правил этот педик из Миннесоты. Да стоит ему занять президентское кресло, как плакали бы наши задницы. Ведь ему не хватает духу, чтобы усмирять буянов у себя в штате. Ведь это все равно что наша с вами работа. Нельзя уступать и дюйма. Потому что стоит показать слабину, как пиши пропало.

— Из Массачусетса.

— Что?

— Джон Керри, — пояснил Мейсон. — Он сенатор от Массачусетса, а не от Миннесоты.

— Да один хрен.

— И как мне кажется, он прекрасно знает, что такое война. Потому что сам воевал.

— Да я наслышан. Хотя другие говорят, что это враки. Якобы те, кто служил с ним, утверждали, что он лез вперед, чтобы выслужиться перед начальством. Вот и все.

Мейсон вытер губы и обвел взглядом камеры. Стоунхайм был первым, кто написал рапорт о включении его в команду по исполнению приговора. И по этой причине Мейсон был вынужден рассмотреть его кандидатуру.

— И что поделывает наш Роббин?

Стоунхайм вновь запустил пятерню в пакет с семечками.

— Да так. Читает, пишет. Правда, последние пару дней ничего не рисовал. Зато физические упражнения делает регулярно, — ответил надзиратель, отправляя в рот очередную пригоршню семечек.

— А что он читает?

— Честное слово, вы не поверите, «Старого брехуна». У него там целая библиотека, а он взялся читать детскую книжку.

Мейсон кивнул.

— А как он ест? Как спит? Есть какие-то изменения?

Стоунхайм постучал по формуляру пальцем, затем оттолкнул лист в сторону.

— Никаких. Клянусь вам, глядя на него, можно подумать, что он вообще не ведает, что его ждет. Не имеет ни малейшего понятия. Я тут его немного поспрашивал, хотел проверить, это он на самом деле такой непробиваемый или только притворяется. И знаете, что он мне сказал?

Мейсон вопрошающе посмотрел на надзирателя.

— Ничего. И тогда я сделал вывод, что этот парень просто водит нас за нос. Подумайте сами. Не подал даже на апелляцию. Что это такое, как не игра на публику? — Стоунхайм выплюнул в урну шелуху от семечек. — Он нарочно делает все для того, чтобы нас разжалобить. По крайней мере, мне так кажется. Он парень хитрый, этот Роббин. Малость того, но хитрый. Понимаете, о чем я?

Мейсон ничего не ответил. Мог бы, конечно, но тем не менее не ответил. Вместо этого он поднялся с тысячедолларового стула. Как только он встал, Роббин тоже поднялся с места. Мейсон сцепил руки за головой и потянулся. Роббин развел руки в стороны и тоже потянулся, разминая затекшие мышцы, затем подошел к унитазу. Мейсон отвернулся.

— Я перевожу вас в главный корпус, Стоунхайм. В приемное отделение. Будете какое-то время проверять вновь прибывших. Изучать их личные дела.

Стоунхайм наклонился над урной, чтобы выплюнуть в нее очередную порцию шелухи, но на сей раз промазал.

— Это вы мне нарочно под зад коленкой отсюда дали?

Мейсон брезгливо посмотрел на разбросанную по полу шелуху.

— Приступите к своим новым обязанностям с завтрашнего дня. Вам сообщат в отделе, в чем конкретно они заключаются.

Надзиратель никак не отреагировал на его слова.

— Вы меня поняли?

— Да.

— Вопросы есть?

Мейсону было слышно, как трещат на зубах у надзирателя семечки. Вообще-то он давно подумывал о том, чтобы Стоунхайма вообще убрать отсюда. Перевести его в Хермистон или Пендлтон. Да куда угодно, лишь бы только не встречаться с этим убожеством. Люди обычно думают, что работа в тюрьме требует от человека твердости характера. Так оно и есть. Только ее не следует путать с бездушием. Мейсону уже не раз встречались на его пути типы вроде этого, готовые впиться зубами во что угодно, лишь бы только укусить. Господи, он и сам когда-то был точно таким. Людей, подобных Стоунхайму, от тех, за кем они следили, отделяла лишь тончайшая линия, переступить которую — и Мейсон это знал — не составляло труда.

Ирен вела машину по 3-й автостраде на юг. Ей то и дело попадались крошечные городки, но она на всей скорости пролетала их. Встречные фары заставляли ее щуриться, поезда — делать остановки, от сказанных мужем слов ее по-прежнему трясло.

Она с силой ударила руль, затем еще раз. Она не знала, как ей реагировать на признание Нэта. С тем же успехом он мог бы ей сказать, что они никогда не были мужем и женой, что у них никогда не было детей, что он понятия не имеет, кто она такая, потому что сказанное им было из той же серии. Это было сродни тому, как если ехать по дороге, ведущей к дому, и вдруг узнать, что никакого дома больше нет. Ни дома, ни вещей, ни всей вашей жизни. Оказаться в полном одиночестве, не имея ничего, кроме воспоминаний, а потом узнать, что и они — не более чем ложь. Ирен вела машину вдоль автострады. Желтые линии неслись ей навстречу и исчезали за спиной. А вокруг царила ночь.