Барбара Пим - Несколько зеленых листьев

Эмма назвала какую-то собачью еду, рекламу которой видела по телевизору, — там показывали собак, евших из разных мисок с одинаковым удовольствием.

— Да, должно быть, это оно и есть, — сказал Том с видимым облегчением.

— Вашей сестре ведь раньше приходилось жить с ней, не так ли?

— Да, она знает ее недостатки. Хетер ведь библиотекарь, — добавил он, как будто эта профессия ее недостатки как-то объясняла.

— Вы хотите сказать, что она привыкла принимать решения и действовать соответственно…

— Вы это о собачьем питании? — удивился Том, и оба расхохотались.

Нервозность и скверное расположение духа, одолевавшие ее весь вечер, с самой встречи с Грэмом и их прогулки в рощу Сенгебрил, начали понемногу проходить.

— Вам не кажется, что роща Сенгебрил, — сказала Эмма, — это идеальная декорация для прощания с летом?

Том был склонен пуститься в исторический экскурс, подробно и даже с соответствующими цитатами из Вуда рассказать о далеком прошлом этого места, в то время как Эмму больше занимала история упадка и разрушения птицефабрики, принадлежавшей сыну миссис Дайер. Но не слишком оригинальные сетования Эммы на то, что лето кончается, напомнили Тому, что вскоре ему предстояла поездка в Лондон, где он собирался погостить несколько дней в доме у брата доктора Геллибранда, священника, о чем он и начал рассказывать Эмме.

— Часть времени я посвящу Британскому музею.

— Да?

Эмма не спросила, чем он будет заниматься в Британском музее. Возможно, просто посидеть в читальном зале для него и то явится приятным разнообразием.

— Вы могли бы остановиться в каком-нибудь отеле неподалеку оттуда, но я подозреваю, что даже и в том районе отели сейчас крайне разорительны.

— Вы правы. Откровенно говоря, остановиться у ее деверя мне предложила сама Кристабел Геллибранд, когда я ездил в Лондон несколько лет назад.

— Удивительно! Никогда бы не подумала…

— Конечно, не подумали бы, — улыбнулся Том. — Ведь для нее Лондон ограничивался Онслоу-сквером и универмагом «Харродс», хотя теперь «Харродс» уже и не вызывает у нее прежнего энтузиазма. И чтобы представить себе, что кто-то захочет остановиться в другом районе Лондона, от нее потребовалась изрядная доля воображения. А этот отец Геллибранд — добрейшей души человек.

Если голосу ректора и не хватало воодушевления, то лишь потому, что он припоминал некоторое неудобство своего будущего пристанища, а также опасался необходимости, находясь там, принимать участие в праздничных службах. Однако, сверившись с календарем, он пришел к выводу, что последнее маловероятно, так как в выбранную им неделю никаких особенных праздников не предвиделось — лишь обычные душные воскресные службы в зеленом облачении, как все эти месяцы после троицы, а никаких святых на эти дни не выпадает.

Для Адама Принса последние дни лета оказались огорчительными, и даже обескураживающе огорчительными. Во-первых, посещение придорожного кафе, где он в окружении посетителей более молодых, но куда менее взыскательных, чем он, продегустировал по долгу службы «ранний ужин с чаем», резко ему не понравившийся. Во-вторых, безличный антураж мотеля «Почтовая станция», где аппетит его был должным образом удовлетворен, но обнаружился леденящий дефицит человеческого общения. Никакой тебе милейшей пожилой дамы с вязанием в гостиной (во время своих разъездов Адам нередко наслаждался послеобеденными беседами с подобными дамами), никакого тебе сердечного «Buon giorno, signore» [20] Добрый день, сеньор (ит.). от улыбчивого официанта с подносом на плече — приветствие, ностальгически оглашающее римский pensione [21] Пансион (ит.). где-нибудь неподалеку от лестницы на площади Испании в часы, когда приносят завтрак. Завтрак Адама, «континентальный завтрак» в пластиковой упаковке, появлялся возле его дверей неукоснительно точно, таинственно и безлично, словно разносимый роботом, как это и вправду могло быть. Последнее небезынтересно для отчета, который ему предстоит написать по возвращении домой.

Но самое огорчительное — это его тоска по человеческому общению. Неужели это значит, что он стареет?

Дни стали короче, но зато георгины, густо разросшиеся вокруг мавзолея, в закатных лучах представляли замечательную картину.

— Замечательная картина эти георгины вокруг мавзолея, — сказала Магдален своему зятю за завтраком, — такие удивительные краски!

— Вы были утром на кладбище, мама? — спросил Мартин.