Николя Ванье - Белль и Себастьян

— Тридцать кило для такой маленькой пекарни, как наша! Да мы за день выпекаем не больше двадцати! И не за один замес, а за два. И что с мукой? Вы ее будете нам привозить? Булочник до сих пор не вернулся, и почти вся работа в пекарне на плечах у мальчика-подмастерья!

— Напоминаю вам, мадемуазель, что сейчас война и приказы надо выполнять.

— А я вам на это отвечу, господин обер-лейтенант, что настоящие солдаты сражаются на поле боя, а не грабят честных ремесленников!

Она сразу же пожалела о сказанном и даже испугалась, ведь перешла черту. Возмущение заставило ее забыть о Гийоме и о том, что происходило втайне от оккупантов и остальных жителей деревни, — о том, о чем она сама тоже имела лишь смутное представление. Какая же она идиотка! Анжелина проклинала себя за несдержанность. Офицер побледнел, и на смену иронии пришла ярость, которая могла взорваться в любую минуту. Невольно Анжелина опустила глаза, лихорадочно подыскивая аргумент, который не прозвучал бы как попытка извиниться. Но ничего не приходило ей в голову. Она ненавидела эту войну, те унижения и притеснения, что принесла с собой оккупация, эти идиотские приказы… Ей хотелось объяснить все немцу, однако она заранее знала: любые объяснения — напрасный труд, потому что он — враг. В окрестностях ходили слухи о жестоких репрессиях… Наконец девушка собралась с силами и тихо проговорила:

— Я попробую.

— Отлично. Тогда до понедельника!

Он вышел из булочной, но дверью хлопать не стал. Его подручные тем временем уже успели выгнать на улицу супружескую чету Маларов, судя по всему, с целью обыска. Муж и жена сохраняли относительное спокойствие до тех пор, пока не увидели, что солдаты снова идут в дом. Мсье Малар принялся громко протестовать. Анжелина удивилась про себя, почему ее саму они оставили в покое. Она подошла к окну, не зная, как следует себя вести. Ей было жаль Маларов, но чем дольше немцы провозятся с ними, тем позже они попадут в дом Гийома, и Себастьян успеет его предупредить…

Она вздрогнула, когда послышался звон бьющейся посуды. Прозвучал грубый окрик:

— Вон из дома! Raus! [4] Наружу! (нем.) (Примеч. пер.)

Мсье Малар бросился было к дому, но второй солдат преградил ему путь, наставив на беднягу оружие.

Солдат-немец наконец показался на пороге дома. Он вел за руку Гортензию. Выражение лица у него было свирепое, однако с женщиной он обращался сдержанно, без откровенной грубости. Хотя, надо признать, возраст матушки Малар невольно внушал уважение. Второй солдат продекламировал несколько фраз, явно заученных наизусть:

— Мы будем обыскивать дома! Всем стоять смирно перед обер-лейтенантом Брауном!

При виде матери к мсье Малару вернулся дар речи, и он попытался возразить:

— Зачем вы заставили ее выйти? Разве не видно, как ей тяжело ходить?

Реакции со стороны офицера не последовало, и солдат счел возможным ответить надменным тоном:

— Затем, что вы прячете у себя евреев, нам это точно известно. Вы их прячете, а потом помогаете перейти через границу. Мы нашли следы на перевале Гран-Дефиле!

— Никого мы не прячем! — буркнул мсье Малар. — Ищите в доме сколько угодно, если вам хочется, только оставьте мою мать в покое!

Робкий рокот одобрения прокатился по толпе. На рыночной площади начали собираться жители. Парень из соседнего местечка, чей дом немцы накануне перевернули вверх дном, шепотом рассказывал об этом обитателям Сен-Мартена, для которых обыски были в новинку. Эти боши перерывали все, в том числе сено в сараях. А у одного торговца скобяными изделиями из деревни Сен-Жан они даже баграми перемешивали жижу в навозной яме!

В этот момент, растолкав сбившихся в кучу соотечественников, на место событий явился мэр, а вслед за ним — еще трое местных мужчин. Андре, которого поддерживал Пауло, принялся махать руками и кричать что-то об ужасном чудовище. Складывалось впечатление, будто он даже не заметил немцев. Мэр крикнул ему: «Да заткнись ты!». На площади стало тихо. Все присутствующие замерли, затаив дыхание. Нарочито проигнорировав солдат, вне всяких сомнений, необстрелянных новобранцев, мэр поприветствовал офицера уверенным «Добрый день, обер-лейтенант!», встал прямо перед ним и сложил руки на животе. Было не совсем ясно, настолько ли хорошо он разбирается в знаках отличия, или офицер уже успел ему представиться. Марсель Комбаз, бесспорно, являлся человеком тщеславным и не самого приятного нрава, однако назвать его трусом было нельзя. Вот и сейчас его поведение, казалось, не лишено оттенка бравады.