Бенджамин Констэбл - Три жизни Томоми Ишикава

У меня возникло смутное чувство понимания, как будто я увидел в тумане размытый силуэт.

– А-а-а-а-а, – протянул я и долго-долго молчал, пока мой мозг складывал фрагменты головоломки. – Мне правда очень жаль. Ты самый странный человек на свете, Бабочка.

– Да, я в курсе.

– Но как только я понял, что ты жива, я решил убедиться, что ты в порядке. Нужно было понять до конца. Я бы так этого не оставил. Слишком много вопросов остались без ответа.

Она отодвинула стул, поднялась, встала передо мной и взяла за руки. Я тоже встал.

– Я не хотела тебя огорчать, – сказала Бабочка. – Я придумала игру, в которую мы могли играть вместе. Приключение. Я так увлеклась тем, что происходило в моей собственной несчастной голове, что совсем забыла подумать, каково тебе будет. Я безнадежна в таких вещах…

Наши пальцы переплелись.

– В каких?

– В таких.

Бабочка положила ладонь мне на затылок, притянула меня к себе и поцеловала в губы. Раньше она никогда этого не делала.

Значит, вот и конец. После всего, что произошло, мы целуемся, поскольку, вопреки тому, во что я верил, дело только в сексе, а может быть, это даже любовь. Может быть, завершилась история двух людей, которые предприняли длинный и трудный путь, чтобы переспать. Впрочем, я ожидал чего-то другого. Губам было приятно, но я чувствовал разочарование. Финал с поцелуем казался дешевым, ему недоставало оригинальности. Разумеется, я что-то упустил. Отчасти мне хотелось отстраниться, побороться за что-нибудь более сложное и богатое. Но, возможно, я ошибался, и поцелуй действительно должен был подвести итог.

Я поцеловал Бабочку в ответ, наши пальцы вновь соприкоснулись, слегка пританцовывая, и мое сердце забилось, а тело заныло. Она провела меня в одну из дверей, налево, потом направо, и я шел, волоча ноги, чтобы не споткнуться в темноте. Я ничего не видел. Ничего. Только чувствовал, как ее пальцы касаются моих, и испытывал какую-то сладкую грусть при мысли о том, что моя подруга нашлась и она жива. Я очень хотел, чтобы Бабочка была жива. Акустика изменилась – мы оказались в другом помещении. Бабочка поднесла мою руку к холодной стене, развернула, легко толкнула назад, коснулась лица и вновь поцеловала.

– Подожди, – шепнула она. – Я сейчас приду.

И отошла в сторону.

Возбуждение. Секс. Мозг.

Погодите-ка… я затаил дыхание, почувствовав, как она отдаляется. Адреналин. Что случилось? Паника. Черт, черт, черт. Нет, подожди. Не теряй голову. Нет. Не жди. Двигайся. Не шуми. Двигайся. Шевелись сейчас же. Я потянулся рукой налево. Затаив дыхание, стараясь думать как можно тише. Так, несколько коротких вдохов. Осторожно, чтобы не шуметь. Я слегка согнул колени, переступил, сделав крошечный шажок, затем еще один. Не шуметь. Мои пальцы ощупывали воздух, тело прислушивалось. Держи равновесие. Не шуми. Я услышал, как Бабочка чего-то коснулась, ощупывая, раскладывая, готовясь к следующему движению. Колени согнуты, шаг, еще шаг, задержав дыхание, по диагонали, к ней, сбоку. Ощупывай воздух – не забывай, что она маленького роста. Я – молния. Пусть двигается; пусть сама даст понять, где она. Внезапное движение (прости, Бабочка, но я буду драться), какой-то громкий звук, скрежет, лязг металла о металл, и я отстраняюсь, чтобы защитить глаза. Щелчок. Знакомый звук. Это закрылся замок.

Я стоял неподвижно. Молодчина, Бен. Она всего лишь закрыла решетку и защелкнула замок.

– Бабочка?

Она вздрогнула, потому что я стоял не там, где она меня оставила.

– Прости, – шепнула Бабочка из-за решетки.

– Да ничего, – ответил я.

И все. Я не умер. Бабочка ушла, а я подумал, что, возможно, эти четыре секунды были самыми волнующими в моей жизни.

Я на ощупь исследовал комнату – совершенно пустую, примерно три на три метра. Я мог коснуться потолка ладонями, если встать на цыпочки. Из комнаты вела одна дверь, с тюремной решеткой, запертой на висячий замок. Верхняя петля была прилажена вверх ногами, чтобы дверь не сняли с петель. В карманах у меня ничего не оказалось. Все интересное лежало в сумке, в другой комнате, и сигареты с зажигалкой тоже – на столе. Я бродил по комнате и пытался успокоиться, проявить терпение, но через две минуты заскучал.

– Бабочка! – крикнул я – не сердито и не слишком громко. Никто не ответил. – Бабочка, можно мне сигареты?

Курить вдруг захотелось так отчаянно, что я чуть не заплакал. Стояла тишина. И сколько времени я тут проторчу? Тогда я сделал то, что никогда не следует делать человеку, который вынужден ждать, – я начал считать. Раз, два, три, четыре… провожая каждую минувшую секунду и притворяясь спокойным. «Просто подожди, – твердил я себе. – Она сейчас придет». Тысяча – это шестнадцать минут и сорок секунд.