Дэвид Николс: Мы

— У меня тогда были другие заботы! — с некоторым раздражением ответила Конни. — Я думала, ты умираешь. Или ты забыл?

Мы отправились выгулять Мистера Джонса; наш обычный маршрут — вверх по холму и обратно. Было гораздо прохладнее, чем положено в августе. В воздухе уже веяло осенью; слабый намек на смену времен года, но мне показалось, будто кто-то похлопал меня по плечу.

— Зря я не надел куртку, — произнес я, когда мы медленно, рука об руку, шли по тропинке.

— Давай я за ней сбегаю?

— Конни, я вовсе не хочу, чтобы ты…

— Я быстро. Одна нога здесь, другая там…

— Не уверен, что тебе следует меня оставлять.

И я стал вспоминать, через что нам пришлось пройти. Я много думал о том, почему у нас все пошло наперекосяк и как все исправить в будущем. Возможно, нам стоит перебраться обратно в Лондон или, по крайней мере, найти небольшую квартирку, чтобы проводить там уик-энды. Переехать в домик поменьше, в более подходящей нам местности. Чаще бывать на людях. Продолжать путешествовать по другим странам. Мы говорили о новой жизни и о нашем общем прошлом, двадцати пяти прожитых вместе годах, о нашей дочери и о нашем сыне, о том, сколько нам пришлось вместе пережить и как нас сблизили испытания. Сделали единым целым, сказал я, потому что жизнь без нее была для меня немыслима — немыслима в прямом смысле этого слова; я не мог представить себе своего будущего без нее — той, что всегда рядом, и я страстно верил, что мы будем, обязательно будем счастливее вместе, чем раздельно. Я хотел стареть вместе с ней. Стареть в одиночестве, умирать в одиночестве было для меня — ну, опять это слово — просто немыслимо, даже более чем немыслимо — отвратительно, чудовищно. Ведь я краем глаза видел все это и испытал настоящий ужас.

— Поэтому мне кажется, ты не должна уходить. Все образуется. Теперь впереди нас ждет только хорошее, и я снова постараюсь сделать тебя счастливой, клянусь.

Несмотря на вечернюю прохладу, мы легли в высокую траву на склоне холма. Конни поцеловала меня и положила голову мне на плечо, и мы долго лежали в таком положении, слушая, как шумит вдалеке шоссе М40.

— Поживем — увидим, — через некоторое время сказала Конни. — Нет никакой спешки. Давай просто подождем и посмотрим, как оно все обернется.

Когда мы отправлялись в путешествие, я дал себе торжественное обещание, что снова завоюю ее. Но, похоже, я не смог выполнить то самое обещание и, несмотря на все мои усилия, а может, именно из-за них, не смог сделать ее снова счастливой — по крайней мере, такой счастливой, как ей хотелось. И уже в следующем январе, не дотянув буквально двух недель до серебряной свадьбы, мы обнялись, сказали друг другу «до свидания» и начали жить отдельно.

А вот та же история, но представленная с разных точек зрения.

Юноша живет с матерью, которую боготворит, и с отцом, которого считает едва ли не отчимом. С отцом они часто ссорятся, а когда не ссорятся, то молчат. Отцу, при всех его благих намерениях, недостает воображения, или душевной тонкости, или сострадания, или чего-то там еще. Со временем невысказанные обиды накапливаются, отношения между родителями становятся натянутыми, и юноша жаждет вырваться из отчего дома. Подобно многим подросткам, юноша наш немного высокомерный и безответственный, он страстно желает самостоятельно разобраться с этим миром, чтобы понять, кто же он такой есть. Но сперва ему надо еще пережить длинные, унылые каникулы, во время которых приходится таскаться по старым пыльным музеям и наблюдать за тем, как родители сперва пикируются, потом мирятся, затем снова пикируются. Он встречает девушку — сбежавшую из дома бунтарку, которая разделяет его взгляды на: Искусство! Политику! Жизнь! И когда отец публично его оскорбляет, юноша убегает с девушкой; он демонстративно игнорирует звонки обеспокоенных родителей и, чтобы заработать на пропитание, становится баскером. Однако приключение ему довольно быстро наскучивает. Несмотря на все усилия, ему не удается ответить взаимностью на чувства девушки. Вопрос, который он подсознательно вынашивал столько лет, требует ответа, и юноша убегает в город, где не знает ни единой живой души, и спрашивает себя: кто , черт возьми, я такой? Терзаемый муками совести, отец выслеживает его. Между ними устанавливается хрупкое перемирие, которое укрепляется, когда сын спасает отцу жизнь — буквально спасает ему жизнь — в номере отеля в Барселоне. Совершив наконец переходный обряд, наш юноша, харизматичный, чуждый условностям, со сложной душевной организацией, оставляет благодарных родителей и начинает самостоятельную жизнь. И кто знает, какие еще приключения ожидают его на этом пути, ну и т. д. и т. п.