Виктор Голявкин - Избранные

— То есть?

— Сам по себе.

— Сидеть одному и дуть самому по себе?

— В таком состоянии я тебя одного не оставлю, — сказал он.

В другой раз он спросил меня:

— У тебя что, слаба башка?

Насчет слабой башки я возмутился. Он обнял меня и предложил еще выпить.

— Может, тебе с дамой познакомиться? Тогда все забудешь, или, наоборот, все вспомнишь, и дух поднимется?

— Отчего у меня дух поднимется?

— Ну, отдохни. Поспи хорошенько. Поешь рыбы, свинины…

— Свинина при чем?

— Поправляйся. Таешь на глазах.

После мы еще выпили.

А потом он влюбился и перестал меня навещать. Воистину он желал мне того, чего себе желал.

Я остался один и пропил все, что накопил прежде. Теперь надо было умереть или начинать все сначала.

Вот Талант на моем месте давно бы умер. Он, говорят, слишком остро все на своей шкуре ощущает, что в мире происходит и в нем самом; его так глубоко ранит, он не выдерживает и отдает богу душу.

Зато меня сломать не так-то просто. Правильно говорят: нет худа без добра. Кому надо — умирать! Еще чего не хватало!

Я встал на ноги, широко их расставил и что было сил выдохнул:

— Х-х-ха-а-а!!! — будто от всего освободился.

Снова вздохнул. Посмотрел на руки, крепкие, молодые, и взялся за палитру. Счистил с нее давно засохшие краски и выдавил свежие.

Взял в руку кисть.

Автопортрет, часть лица в тени, а другая светлая, как никогда, свободно выходил на холсте. Для моей манеры уже не типично. Одна сторона темная, другая светлая. Все это знают. Пусть знают.

Но я свое лицо покажу.

Я не сомневался, что это кому-то нужно. Всем нужно, без всякого сомнения!

Жаль, пропало много времени, когда я картин не писал.

Совершенно вымотанный работой, но со светлой головой, я шел по улице, встречные казались мне маленькими и слабыми, поскольку вряд ли кому из них удалась сегодня цельная картина, сделанная уверенной рукой…

Но так ли это?

Звонок по телефону разбудил меня:

— Что ты сейчас делаешь?

— По телефону разговариваю. Кто это?

— Не можешь угадать? Эх ты…

Зачем мне среди ночи голоса отгадывать? Надоели мне вопросы: «Как дела?» и «Что ты сейчас делаешь?». В данную минуту ведь по телефону разговариваю. Спросонья я плохо соображал.

— Пошел ты… — сказал я.

— Ну вот, интеллигентный человек… зачем же так? Эх, старый друг…

В самом деле, подумал я, наверное, старый знакомый, знает, что я по ночам работаю. Это сейчас я сплю.

— Назвал бы себя, и все тут. Дай поспать. Отстань, отстань… Я положил трубку.

Он не отставал. Звонил.

— Эх ты…

— Ух ты! — сказал я зло.

— Да погоди… — Он очень не хотел, чтобы я трубку бросал, и я не бросил. Далекое, знакомое я ощутил вдруг в его голосе и насторожился.

— Слава звонит, — сказал он. — Твой друг детства, земляк, не узнал?

— Славка! О! Слава! Ты? Ведь прошло столько лет…

— «Двадцать лет пройдет, тридцать лет пройдет…» — запел он знакомую песню.

Его голос. Узнал. В школьном хоре он пел. И теперь я его по голосу узнаю.

— Двадцать лет уж точно проскочило, — сказал я.

— Твой-то голос я сразу узнал, — сказал Слава.

— Тебе легче узнать, ты звонишь ко мне, а не к кому-нибудь другому. Но я твой голос тоже узнаю, окреп он у тебя за эти годы.

— Как ты там?

— Не знаю, — сказал я, чтобы вовсе отвязаться от вопроса.

— Ну вот, опять я тебя узнаю: твой голос и та же прежняя твоя нудность… Слушай, у меня в кармане бутылка коньяка, но я не могу приехать к тебе с дурацкой бутылкой. Я не успею. Я сейчас в Петрокрепости, утром нам отплывать в Северный Ледовитый океан. Ты не знаешь, когда у вас мосты опускают?

— Сначала поднимают, — сказал я.

— А когда поднимают?

— Сначала поднимают, а потом опускают, по очереди один за другим, — сказал я.

— Тогда ты мне вот что скажи: у тебя есть половичок?

— Какой половичок?

— Ну маленький, какой-нибудь симпатичный половичок у тебя найдется?

— О каком половичке ты ведешь речь? Объясни, пожалуйста, своему другу детства.

— Могу ли я прилечь, калачиком свернуться и подремать до утра у своего старого приятеля, как в детстве, пока у вас мосты поднимают и опускают?

— У меня есть кровать, — сказал я просто.

— Э-э-э, друг, кровать и у меня есть, а вот половичок…

— Ты что, издеваешься? В нокдаун бы послать тебя на половичок, — сказал я.

— Нет, серьезно, могу я прилечь там у тебя?

— Да валяйся себе на здоровье по всем моим комнатам и кроватям поочередно, пока мосты поднимаются и опускаются.